Алексеев Н. Н. Советский федерализм

СОВЕТСКИЙ ФЕДЕРАЛИЗМ

1

Среди многочисленных противоречий, которые обнаруживает государственное бытие современной России, едва ли не самым поразительным яв­ляется противоречие между правительством неофициальным — коммуни­стической партией — и официальной государственной властью советской республики, олицетворяемой ее многочисленными, не только обоснованны­ми в законодательных текстах, по и в той или иной мере действительно су­ществующими органами (как то Съезды Советов, Исполнительные комите­ты, Советы комиссаров и т. п.). Как ни чужда теория ныне правящей в Рос­сии партии положительному признанию государства, этого классово­го учреждения, предназначенного к неминуемой гибели в истинно коммуни­стическом строе, — однако практически коммунисты не могли обойтись без государственной организации, — и вот наперекор теории стихийно вырос в России советский строй с его во многих отношениях оригинальной струк­турой. Часто структуру эту считают просто ненужной декорацией, а истинное существо советского государства усматривают только в коммунистической диктатуре. Но сами коммунисты не могут обойтись без этой декорации, она стихийно вырастает из их рук, обнаруживает собственную природу, собствен­ное лицо, собственные определяющие ее законы. Так постигается самосто­ятельная сила «идеологии» — и в частности государства, как «идеологи­ческого продукта» — в системе, которая всякую идеологию склонна счи­тать простым рефлексом экономических отношений. И для людей, не стоя­щих на точке зрения марксизма, всего вреднее становиться «марксистами» и отрицать политические формы советского государства, утверждая, что в них ровно ничего нет, кроме коммунистической диктатуры.

Только принимая во внимание это основное противоречие советского государства можно правильно подойти и к проблеме советского федерализ­ма. Если взглянуть на советский федерализм с точки зрения коммунистической диктатуры, то вопрос о его существе решается легко и даже просто снимается с обсуждения. Советское государство управляется коммуни­стической партией, партия, как известно, построена чрезвычайно центра­листически, никаких федеральных или автономных частей у партии нет, нет никакого национального самоопределения, официальный язык у пар­тии до последнего времени был даже русский, все в партии совершается по директивам центра, в центре стоит в качестве постоянного органа политбю­ро, — та «тройка» или «пятерка», которая управляет всем, — о каком же здесь федерализме можно еще говорить? Нет, Россия ныне самое унитарное и еще вдобавок самое централистическое государство. А все то, что советское правительство вещает о федерализме, о самоопределении народов, об автономии, — все это чистый обман, придуманный хитрыми людьми, для людей глупых. Однако, самая необходимость обманывать кого-то указы­вает на наличность известных физических и психических сил, с которыми коммунисты считаются тактически и стратегически, с которыми они ведут какую то дипломатическую игру и к которым как то приспособляются. Что же это за силы, с которыми нужно играть в федерализм? Причем играть и не всегда для коммунистов выгодно, ибо ясно, что при этой игре приходится уступать принцип международного рабочего интернационала принципу на­циональности, который в учении коммунизма никак идейно не содержит­ся и который из него никак последовательно не выводится. И далее, так как эта игра результатом своим имела издание целого ряда норм и породила свое­образную административно-политическую организацию, то каковы же осо­бенности названных установлений? Что догматически представляет собою советский федерализм с точки зрения действующего советского права? Похож ли он на федерализм западный или нет? И может ли он вообще называть­ся федерализмом? И, наконец, пожалуй самый интересный и животрепещу­щий вопрос: а что же, если коммунисты в силу тех или иных причин поте­ряют власть, их мероприятия, именуемые «федералистическими», падут вме­сте с ними. Ведь в настоящее время Россия получила новое административ­ное деление, старые губернии в ней сохранились только частью, на место них возникли республики, автономные области и т. д. — что же все это дол­жно исчезнуть по мановению ока нового правительства или даже без этого мановения, само собою? Или же всякое новое правительство принуждено будет считаться с мероприятиями коммунистов, как с фактом, принуждено будет принять этот факт за отправную точку своей новой политики? При этом должно ли оно будет совершенно не считаться с теми силами, с которыми считались коммунисты, или же и новому правительству придется так­же вырабатывать свою стратегию и тактику по отношению к этим фактам?

Иными словами по отношению к сумме тех явлений, которые называют­ся «советским федерализмом», у всякого истинно реального политика, не закрывающего глаза на факты по той одной причине, что они ему не прият­ны и что он на них не желает смотреть, — возникают следующие три вопро­са: 1) вопрос историко-социологический или вопрос о центростремительных и центробежных силах русской истории, обнаружившихся в течение рево­люции 1917 г; 2) вопрос юридико-догматический или вопрос о содержании тех норм и тех инстинктов, которые родились в процессе советского «феде­рального» устройства России и 3) вопрос политический или вопрос о цен­ности и целесообразности советского «федерализма» для возможного буду­щего правительства в России. Вопросы эти и будут предметом рассмо­трения настоящей статьи.

2

Русская история слагалась из двух противоположных процессов, — центростремительного и центробежного, иначе, централизационного и де-централизационного. Справедливо указывают, что только первый привле­кал преимущественное внимание историков, второй же до сих пор остался в тени, в качестве явления побежденного, служебного (1). II только револю­ция 1917 года снова вынесла децентрализационные процессы на поверхность русской общественной жизни. Между тем, процессы эти постоянно существо­вали, как скрытые, подземные, вулканические течения, нередко прояв­лявшиеся наружу и производившие немалые потрясения и смуты. Русское государство создалось колонизацией и завоеванием, — и было бы наивно думать, что население подвергнувшихся колонизации областей без всяких трений принимало русскую власть, и не питало самостийных стремлений. В эпоху Московской Руси, в тяжелые годы экономического кризиса конца XVI века даже само население Великороссии «брело розно», массами вы­селялось из центра и уходило в «дикое поле», на окраины. Тем более «роз­но брело» население колонизованных и покоренных русскими областей. Дух местного сепаратизма долго жил у татарского населения покоренного Поволжья; «мордва» и «черемисы» не раз пользовались случаем, чтобы под­нять восстание против Московского правительства. Не раз с оружием в ру­ках выступал против России и покоренный башкирский народ. Не без тру­да была покорена Сибирь с ее многочисленными инородцами. Присоедине­ние Украины отнюдь не происходило гладко: украинская измена, «мазеповщина», была ведь выражением малороссийского сепаратизма. Польша в течение XIX века поднималась два раза против России. Сепаратистские меч­ты зрели и на покоренном Кавказе. Современники той эпохи Империи, в ко­торую произошла ее стабилизация, привыкли судить об этих течениях в тер­минах официальных, петербургских настроений, считая их просто «крамо­лой», «смутой» и не придавая им серьезного значения. К сожалению, сужде­ния эти и до сей поры в русской эмиграции являются широко распространен­ными, и как бы самоочевидными. Российское единство принимается, как не­что само собою разумеющееся, а сепаратизм—как некоторая непонятная аномалия. Между тем, сколь ни досаден нам этот сепаратизм, он есть несомнен­ный факт, с которым неразумно не считаться, говоря о будущих судьбах русского государства.

Децентрализационные процессы русской истории иногда ощущались и правительством императорской России, которое обсуждало мероприятия, могущие предотвратить их возможные в будущем и опасные для государства последствия. Так в проекте Государственной Уставной Грамоты 1820 года, предполагалось преодоление децентрализационных тенденций русской ис­тории путем раздробления России на наместничества с тем, чтобы в число их превратить такие самостоятельные части империи, как Финляндия и Польша. Это деление, по замыслу Уставной Грамоты, очень своеобразно отражалось и на составе верховных имперских органов: в числе их Госу­дарственный Сейм состоял из двух палат — из общегосударственного или общего Сейма и из Сеймов наместнических областей. По видимому, проект не создавал особого федерального парламента, но сливал федеральное пред­ставительство с совокупностью наместнических Сеймов, противопоставляя их общегосударственному Сейму, как представителю Государственного един­ства (2).

Но особое значение приобрел вопрос о децентрализационных силах России в истории революционного движения, начиная с декабристов. Де­кабристы выработали, как известно, два плана преобразования империи, — унитарный и федералистический. На точке зрения унитаризма стояла «Русская Правда» Пестеля. Не вполне отличая федерализм от автономизма, Пестель указывал на слабость власти, как на основной недостаток государ­ства федеративной природы. В особенности он считал непригодным автономистический федерализм для России. «Что же в особенности касается до России —говорил он — «то, дабы в полной мере удостовериться, до какой степени федеративное образование государства было бы для нея пагубно, стоит вспомнить, из каких разнообразных частей сие огромное государство составлено. Области его не только различными учреждениями управляют­ся, не только различными гражданскими законами судятся, но совсем различ­ными языками говорят, совсем различные веры исповедуют; жители оных совсем различное происхождение имеют, к различным державам некогда принадлежали; и потому ежели сию разнородность еще более усилить через федеративное образование государства, то легко предвидеть можно, что сии разнородные области скоро от коренной России тогда отложатся, и она ско­ро потеряет тогда не только свое могущество, величие и силу, но даже мо­жет быть и бытие свое между большими и главными государствами. Она тогда снова испытает все бедствия и весь неизъяснимый вред нанесенный древ­ней России удельною системою, которая также нечто иное была, как род федеративного устройства государства» (3). Исходя из этих соображений! конституционный проект Пестеля последовательно отрицал выражение фе­деративного начала в преобразованный по «Русской Правде» России. Во главе государства ставил он одну палату — народное вече, избранное окруж­ными поместными собраниями и образующее единое всенародное предста­вительство. Но вместе с тем по своему административному строению Россия, по проекту Пестеля, должна была развить систему широко построенного местного самоуправления на областной основе. Автор «Русской Правды» был последовательный защитник начала областного деления России, а не деления по принципу национальному (4). Каждая область делилась у него на округа, каждый округ на уезды, а уезды на волости. В каждой из этих трех последних территориальных единиц организовывались народные соб­рания, которые разделялись на земские и наместные. Первые созывались в волости и состояли из всех правоспособных граждан. Они обладали толь­ко избирательными функциями и расходились, избрав депутатов в волостные окружные и областные наместные собрания по особой пропорции. Послед­ние же «занимались всеми делами, народному соучастию представленными». Как видно, области никаким особым представительством в верховных ор­ганах не обладали, что свидетельствует о боязни автора перед всякими приз­наками федерализма.

Федералистический проект государственного устройства был вырабо­тан Никитой Муравьевым. Согласно этому проекту, Россия делилась на области, приблизительно равные генерал-губернаторствам. Деление это так­же исходило не из национального, а из чисто территориального принципа (5). Области делились на уезды, уезды — на волости. Верховным законодатель­ным учреждением было Народное Вече, состоящее из двух палат — из Верховной Думы и Палаты представителей. Первая выражала федеративное начало и состояла из депутатов от областных палат, по 3 от каждой. Вторая же была представительством общенациональным и состояла из депутатов, избранных по расчету: один представитель на 50 000 жителей. Таким об­разом в конституции этой явно выражено начало федеративное, обнаружи­вающееся в праве областей участвовать в законодательстве через своих пред­ставителей.

Несмотря на идейные расхождения этих проектов, оба они не возводят в принцип начало самоопределения национальностей и не связывают с ним вопроса о государственном устройстве России. Следует подчеркнуть, что по­добное территориально-областническое направление в теории русского фе­дерализма имело сторонников и в более позднюю эпоху истории русской ин­теллигенции. Один из виднейших деятелей украинского движения М. Дра­гоманов защищал идеи эти уже в конце 70, начале 80 годов прошлого столе­тия. По его мнению, излагаемому в проекте устава украинского Вольного Союза («Вiльна Спiлка» (I)), Россия должна делиться на области «сообразно совокупности географических, экономических и этнографических условий» (6). «Теперешние губернии», говорил он, «выкроенные для чисто админи­стративных целей и по канцелярским соображениям…, представляются еди­ницами, совершенно неудобными для интересов земских». «Земская единица, средняя между уездом и государством, должна бы соединять в себе следую­щие условия: 1) обнимать собою края однородные по характеру земли и на­селения; 2) быть достаточно населенною, чтоб иметь средства для удовлетво­рения потребностей местных, но все же совершенно непосильных уезду; 3) до­статочно обширною, чтобы ее представительство стояло в известном отдале­нии от более мелких дел уезда и в то же время, чтобы оно могло иметь вес перед Государством». Удовлетворяющей этим условиям земской единицей и является область (7). Области должны делиться на уезды и волости. В каж­дой из этих единиц образуются думы и управы. Верховным законодатель­ным органом являются Две Думы — Государственная и Союзная. Первая является общенациональным представительством, вторая выражает феде­ративное начало и состоит из депутатов, избранных областными Думами. Та­ким образом и здесь федеративное начало не соединено с принципом нацио­нального самоопределения, не смотря на то, что Драгоманов был убежден­ным сторонником украинской автономии. Но автономию эту он понимал, как культурное самоопределение в пределах территориальной экономическо-географической единицы, составляющей естественную часть единого го­сударства.

Принцип национального самоопределения, сколько мы знаем, был вы­ставлен во всей его резкости впервые группой «Народной Воли», которая, однако не исходила из полного отрицания начала областного деления. «На­роды» — говорится в программе этой партии — «насильственно присоеди­ненные к русскому царству, вольны отделиться или остаться в обще-русском союзе» (8). Вот лозунг, который сыграл огромную роль в идеологии револю­ции 1917 г. Но в то же время, как утверждает программа, «русское госу­дарство, по характеру и условиям жизни населения, делится на области, са­мостоятельные во внутренних своих делах, но связанные в один общерус­ский союз. Внутренние дела областей ведаются Областными Управлениями; дела же общегосударственные — союзным правительством». Такова широ­кая и бессодержательная формула русского федерализма, этой основной заповеди русского революционного катехизиса.

С развитием революционного движения в России во второй четверти XIX в. и в первом пятилетии века XX принцип национального самоопреде­ления начинает преобладать над принципом областничества. Русская ре­волюционная интеллигенция разных группировок начинает пробуждать и поддерживать децентрализационные силы русской истории, дремавшие в глубоких замиренных Империей настроениях различных вошедших в Рос­сию народностей. «Право на самоопределение за всеми нациями, входящими в состав государства» — таков один из основных пунктов программы, вы­ставленной пожалуй наиболее популярным в России социалистическим те­чением СД (II) (9). Установление демократической республики «с широкой автономией областей и общин, как городских, так и сельских; возможно более широкое применение федеративных отношений между отдельными на­циональностями, признание за ними безусловного права на самоопределе­ние» — таковы требования программы CP (III) (10). Не без влияния этих лозун­гов создаются и чисто национальные революционные течения, которые пи­таются сепаратическим духом. Армянская партия Дашнакцутюн выставляет для Закавказья следующее требование в качестве программы minimum. «Закавказье, в качестве демократической республики, является составною частью России—республики федеративной» (11). Польская социалистичес­кая партия (основанная в 1893 году), как говорится в ее программе, «стремится к созданию независимой демократической республики с целью осу­ществления социализма» (12). Из других польских и литовских революцион­ных партий «Социал-демократы в Польше и Литве» требовали не полного от­деления, но широкой автономии, партия же «Пролетариат» считала отде­ление Польши только своей позднейшей задачей. «Литовская с.-д. партия» хотела федеративного союза Литвы, Польши и России. Вообще в револю­ционных кругах утвердился взгляд на Россию, как на «агломерат накра­денных провинций» (IV) (13), и спорили только о том, следует ли эти провинции просто отделить друг от друга или как то оставить соединенными. Еврей­ский «Бунд», который вовсе не предвидел особого блага от превращения Польши в самостоятельное государство, возражал против польских сепаратических тенденций, однако же не прочь был упразднить самое слово Рос­сия. «Под именем Россия, говорил он — мы подразумеваем и те страны, ко­торые русское правительство захватило в свои руки и в которых оно теперь хозяйничает» (14). Сюда причислялись и Украина и Кавказ, и Курляндия, и Бессарабия — вообще все за исключением Великороссии. С теми или ины­ми вариациями русские революционные партии высшим государственным идеалом считали тот строй, проект которого был начерчен Брюннским партейтагом (V) с. д. в 1899 году и который объявлялся завершением «полной де­мократизации государства». «Полную демократизацию — как сказал один из членов этого съезда, Зелигер — мы понимаем не только в том смысле, что­бы для каждой национально-территориальной области был создан законо­дательный корпус в малом масштабе, но также и в том, чтобы народ получил право выбирать своих чиновников и судей. Причем, еще более совершенная демократия осуществляется тогда, когда государство превращается в со­жительство совершенно автономных национальностей, независимо от их тер­ритории.

Таковы же формулы, которые господствовали в русском революцион­ном сознании. Удивительно ли, что в момент революции соответствующие им процессы всплыли на поверхность жизни и стали актуальными силами рус­ской истории начинал с 1917 года? Когда был произведен октябрьский пе­реворот, перед большевиками стала труднейшая политическая проблема — вернее, клубок проблем: как наследники русской революции, они прежде всего были связаны лозунгом: «Россия — агломерат накраденных провин­ций»; в то же время им пришлось работать в среде, которая также была про­питана сходными настроениями и стремилась к разложению России: одно­временно с этим большевики стали всероссийским правительством, которое стихийно не могло не принять точки зрения централизационной . Большевики, как на это было не раз указано по программе своей вовсе не были сто­ронниками децентрализации и автономии (15). Позиция классовой диктату­ры толкала их скорее к централизму. Так перед правящей в России партией встала следующая запутанная и сложная задача: превратить агломерат накраденных провинций в союз «трудящихся и эксплуатируемых» классов тех наций, которые входили в империю, при условии соблюдения всех рус­ских революционных традиций и проведения принципа большевистской дик­татуры. Решением такой задачи и является учреждение политического обра­зования, носящего имя СССР. В образовании этом многое родилось в резуль­тате осуществления сознательно поставленных целей, но многое появилось на свет, как продукт стихийных бессознательных массовых процессов, как продукт исторической и социальной необходимости. Многое из содеянного большевиками совершенно было бы любым правительством, если бы только оно в атмосфере 1917 года крепко стало у власти, но многое содеяно ими, как марксистами и коммунистами. Из этих двух наслоений сложился и совет­ский федерализм.

3.

Мы называем федеральным такое государство, отдельные части кото­рого являются участниками в отправлении верховной государственной вла­сти или суверенитета (16). Таким образом верховным носителем власти в феде­ральном государстве необходимо должна быть коллегия, в которую части государства входят самостоятельными членами. Так Соединенные Штаты Америки являются государством федеральным, ибо во главе штатов стоит коллегия, именуемая конгрессом и состоящая не только из представителей всего населения (нижняя палата), но из представителей и отдельных шта­тов, избранных по два от каждого (Сенат). Так как законы в штатах издают­ся конгрессом, то в верховных законодательных функциях принимают уча­стие через своих представителей не только американская нация, как целое, но также и отдельные штаты Америки, депутаты коих являются членами Сената. Такое право участия штатов в верховных законодательных фун­кциях и делает государство федеральным. Отсюда видно, что федерализм никак нельзя смешивать с децентрализацией или автономным самоуправле­нием. Государство может быть чрезвычайно централизованным, однако фе­деральным. Это означает, что отдельные части государства участвуют в от­правлении суверенитета, однако в государстве не выделен никакой опреде­ленный круг вопросов, который бы решался самостоятельно частями, а не центром. И наоборот государство может быть построено на чрезвычайно ши­рокой автономии частей и в то же время может быть не федеральным. Это значит, что громадные области государственного управления вынесены из центра на периферию, однако, составные части государства не являются са­мостоятельными соучастниками в образовании верховной воли или суве­ренитета (17).

Обычно, особенно в новой европейской культуре, федеральные госу­дарства являются и государствами с широко развитой автономией, однако это вовсе не есть закон, а случайное стечение фактов. В действительности децентрализованный унитаризм так же возможен, как и централизованная федерация.

Поставим теперь вопрос о том, возможно ли Советское государство счи­тать федеральным. Вопрос этот нельзя решить иначе, как утвердительно. Со времени учреждения Союза Советских Социалистических республик 30 декабря 1922 года и принятия текста союзной конституции 6-го июля 1923 года один из верховных органов Союза — Центральный Исполнительный Комитет — является составленным из двух палат: Союзного совета и Со­вета национальностей. Таким образом союзная конституция устанавливает нечто в роде двухпалатной системы с тем, что одна из палат становится выра­зительницей общегосударственного принципа, другая — принципа феде­рального. Союзный совет избирается на всесоюзном Съезде Советов в пропор­циональном отношении к населению союзных республик по особо устано­вленным нормам. Совет же национальных республик, а также автономных областей и, именно, по пяти представителен от каждой из этих республик и по одному представителю от каждой области. Так как в промежуток сес­сий между Союзными Съездами Советов верховная власть в республике переходит к Центральному Исполнительному Комитету, то ясно, что участни­кам в образовании государственной воли являются в этот период времени отдельные части советского государства в лице членов Союзного Совета. Со­гласно советской конституции Союзный Центральный Исполнительный Ко­митет в лице двух его палат рассматривает и издает кодексы, декреты, по­становления и распоряжения и объединяет работу по законодательству и упра­влению. Ему, следовательно, присваиваются и законодательные и правитель­ственные функции, причем конституция особо подчеркивает, что все декре­ты и постановления, определяющие общие нормы политической и экономи­ческой жизни Союза, а также вносящие коренные изменения в существую­щую практику его органов, обязательно должны восходить на рассмотре­ние и утверждение Комитета. Постановления, исходящие от Союзного Цен­трального Комитета имеют характер актов, обязательных на территории все­го Союза. Равным образом, на всю территорию Союза простираются и широ­кие контрольные права Комитета, который может приостанавливать или отменять декреты, постановления и распоряжения всех органов союза, за исключением только постановлений Союзного Съезда Советов.

Таким образом, строение одного из главнейших органов советского го­сударства неоспоримо имеет природу не унитарную, а федеративную. Во главе союза стоит коллегия, членами которой являются не только всесоюз­ные представители, но и представители отдельных частей Союза. Главней­шие государственные акты решаются совокупным участием целого и частей. Советская конституция ввела, стало быть, в государственную структуру Рос­сии некоторое совершенно новое начало — начало участия отдельных ча­стей государства в образовании верховной государственной воли.

Мало того, подобное же чисто федеративное начало введено и в устрой­ство другого высшего органа советского государства—именно, Президиума Центрального Комитета Союза. На этот орган, по советской конституции, переходят в промежутки между сессиями Центрального Исполнительного Комитета все права последнего. Он является таким образом в этот период времени высшим законодательным, исполнительным и распорядительным органом Союза. Он выбирается центральным комитетом из двадцати семи членов, причем так, что в него автоматически попадают президиумы, как Союзного Совета, так и Совета Национальностей. Таким образом мы снова ви­дим, что части союза определенным образом участвуют в образовании вер­ховной государственной воли через своих представителей, избранных в Пре­зидиум Союза Национальностей и являющихся членам Президиума Цен­трального Исполнительного Комитета Союза.

При наличии этих постановлений было бы несправедливым отрицать в Советском Государстве наличность федеративного начала (18). Повторяем, что мы утверждаем это, разбирая в данный момент вопрос о государственном строе Союза чисто догматически, с точки зрения положительного права и методологически удаляя с поля зрения вопрос о коммунистической дикта­туре. С этими оговорками приходится сказать, что советское государство в своем писаном праве и в организации действующих по этому праву официальных государственных органов, утвердило начало федеративного ус­тройства. Причем советский федерализм имеет совершенно особую природу, по сравнению с федерализмом западных государств, — природу обнаружи­вающуюся не только в самых принципах и способах объединения советских республик, но и в особом отношении к началам централизма и децентрали­зации.

а) Если взять федерации, которые советское словоупотребление име­нует «буржуазными», то составными частями их всегда являются некоторые политические единицы определенные по национально-территориальному или просто по территориальному признаку, как, например, американские штаты или швейцарские кантоны или германские монархические государства, обра­зовавшие империю в 1871 году и т.д. Федерация и имеет целью своей «обес­печить внешнюю независимость этих государств», «поддерживать в них спо­койствие», «улучшать экономическое положение» (Федеральная конститу­ция Швейцарии 1874 г.),«защищать союзную территорию и применяемое на ней право», «обеспечивать благосостояние народа» (Германская конституция 1871 г.) и т. п. Федеральное государство, в отличие от унитарного, стремит­ся к выполнению этих целей путем допущения своих частей к осуществле­нию верховных государственных актов законодательства и, в некоторых случаях, управления. По внешней видимости и советская федерация частя­ми своими имеет такие же территориально-национальные политические еди­ницы, — республики союзные, автономные и автономные области. Однако, это только внешнее сходство. Советское государство, по существу своему, не есть соединение государств, но соединение рабочего класса в них, — «трудящегося и эксплуатируемого народа», как гласит советская термино­логия. Не государство, а класс — вот что является субъектом федерации. Поэтому в Советский Союз могут вступить только те политические единицы, в которых осуществлена «диктатура пролетариата» или вернее диктатура коммунистической партии. В федерации этой государство является не целью, но только средством для проведения некоторой другой, в сознании комму­нистов более высшей цели, — освобождения угнетенных через диктатуру пролетариата. Не бытие государства само по себе, а наличность названной цели является принципом федерирования (19). Если считать, что в основании системы коммунизма лежат некоторые, правдаложные, общественные идеалы (как то «борьба с угнетением и эксплуатацией», установление строя, в котором была бы обеспечена истинная, положительная свобода, в котором лю­ди совершили бы «скачек из царства необходимости в царство свободы»), то основанием Советской федерации окажутся именно эти идеалы, а не инте­ресы реально существующих политических единиц, вступающих друг с дру­гом в федеральное единение. Советский союз есть таким образом союз, по­строенный на основе служения некоторым социальным принципам, которые все члены этого союза одинаково признают и принудительно осуществля­ют.

б) Входящие в союз федеративные части до последнего времени образо­ваны были по национальному принципу. Здесь проявлялась широко прово­димая коммунистической партией политика самоопределения национально­стей, которую необходимо отличать от сходной с ней по лозунгам политики, вытекающей из известных принципов Вильсона. Для коммунистической партии нация, подобно государству, является средством, а не самоцелью. Не нацию, как таковую, стремятся освободить коммунисты, но «трудящих­ся» угнетенной нации. Национальное самоопределение служит таким обра­зом целью для социального переворота. Национальные задачи каждого вхо­дящего в Советский Союз часто признаются только в той мере, в какой они соответствуют принципу освобождения трудящегося и эксплуатируемого на­рода. Принцип национальности, следовательно, ограничивается принци­пом социального идеала, который ставится выше нации и ее самостоятель­ного бытия. Таким образом правящая в России партия до сих пор осуще­ствляла в широком размере политику самоопределения национальностей в пределах признания самоопределяющимися нациями коммунистического иде­ала. Впрочем, за последнее время в национальной политике коммунистов нельзя не заметить некоторого перелома. Создав в пределах Союза большое количество национальных республик и осуществляя в них национальное самоопределение вплоть до государственного признания местного языка, коммунисты таким образом, сами того не желая, способствовали пробужде­нию местного национализма, который не может не угрожать превращением в самостоятельную силу, иногда опасную самим началам коммунистической системы. (Советская политика результатом своим имеет тот парадоксальный факт, что из рабочего интернационала родится самый настоящий, местный, провинциальный национализм. Ближайшие последствия его уже определи­лись в жизни советского государства: самоопределившиеся народности, ко­торые не всегда составляют большинство населения национальных респу­блик, начинают проявлять национальный шовинизм, начинают угнетать, живущие в их пределах национальные меньшинства (20). Это чрезвычайно грозное явление, быть может одно из самых опасных для судеб не только Со­ветского правительства, но и будущей России. По-видимому, учитывая соз­дающуюся опасность, коммунисты в противовес своей национальной поли­тике, выдумали систему нового районирования территории России. В ре­зультате районирования создаются крупные административные единицы уже не по национальному, но по экономически-географическому признаку, как то: Северно-Кавказский край, Сибирский край и т. д. Национальные, автономные области делаются простыми частями этих новых административных единиц. За последнее время в этой политике намечаются и новые тенден­ции. В октябре 1926 года декретом союзного Центрального Исполнительно­го Комитета и Совета Народных Комиссаров в пределах восточных владений образован Средне-азиатский Экономический Совет, которым обвинены до известной степени в некоторое высшее целое Узбекская и Туркменская союз­ные республики с входящими в них автономными областями, а также и вхо­дящая в пределы Великороссии Киргизская автономная область. Поста­новление этого Совета в области экономической обязательны для государ­ственных органов названных республик, поэтому в некотором смысле Со­вет стоит выше этих органов. Тем самым в устройство Союза вторгается но­вое начало, не нашедшее еще выражения в структуре высших союзных ор­ганов, однако же вносящее новый мотив во всю постройку советской феде­рации (21).

в) Из сказанного вытекают очень существенные последствия, касаю­щиеся определения самого способа организаций Советского федерального строя. Всякое федеративное объединение государств требует некоторой од­нотипности государственного строя федеративных частей. Республики обыч­но федерируются с республиками, монархии с монархиями — и это понятно, так как при разной природе государственного строя затруднительно прове­сти начало соучастия государств в образовании верховной воли. Нелегко придумать такие верховные органы, в которых соучаствовали бы столь ис­торически противоположные начала, как монархическое, и демократически-республиканское. Однако однотипность политических форм отнюдь не исключает сравнительного разнообразия самих конституций у государствен­ных членов. В Швейцарской федерации, конституции отдельных кантонов чрезвычайно разнообразны, так же, как разнообразны были монархичес­кие конституции Германской Империи, в которую даже вошли три государ­ства-города республиканского типа (Гамбург, Бремен и Любек), так же как разнообразны конституции государств-членов современной республи­канской Германии. Не то мы наблюдаем в советской федерации. Здесь спо­соб федерирования тесно связан с тем политическим строем, который, по мнению правящей партии, обеспечивает осуществление коммунистических принципов — именно борьбы с эксплуатацией и диктатуры пролетариата. От­того государства-члены в советской федерации имеют не только однотипное, но и совершенно однородное, почти что тождественное политическое устрой­ство. Советские конституционные тексты отличаются большим однообра­зием, все они построены по одному шаблону, который выработан был в Москве, в первой конституции РСФСР в 1918 году, служащей до сих пор трафаретом для всех других советских конституций. Точное усвоение из­вестного политического устройства является необходимым условием совет­ского способа федерирования государств; государства, вступающие в феде­рацию должны быть государствами советов и не могут иметь иных консти­туций, как конституций советских.

г) Далее, советский федерализм есть федерализм ограниченный: феде­ративное начало в Советском государстве умалено тем, что над «Советом На­циональностей», как частью Центрального Исполнительного Комитета, сто­ит еще некоторый высший государственный орган, чисто унитарной приро­ды. Это — Союзный Съезд Советов, иерархически наивысший орган Совет­ской республики, избираемый на началах представительства всех советов, а не федеративных частей Союза. Съезд Советов утверждает на своем заседа­нии избранный состав Совета национальностей и является конечной инстан­цией для решения разногласий между Союзным Советом и Советом Националь­ностей. Это обстоятельство неоспоримо отличает советский федерализм от федерализма американского или швейцарского, где выражающая федера­тивные интересы палата является органом, над которым не возвышается другой чисто унитарный орган (22). Нужно, конечно, принять во внимание, что Съезд Советов фактически есть торжественное, весьма многочисленное собрание, которое по конституции собирается раз в год на несколько дней, а фактически много реже, никакой действительной работы не ведет и прини­мает общие резолюции. Декоративная власть Союзного Съезда фактически переходит к Центральному Исполнительному Комитету и его президиуму. Поэтому Съезд Советов несколько ограничивает федеративное начало в -советском государство, но отнюдь его не отменяет. Фактическими деятелями в Союзе остаются Исполнительный Комитет и его Президиум, т. е. органы с явно выраженными федеративными началами. Можно таким образом, ска­зать, что советский федерализм отличается тем, что в наиболее общих го­сударственных вопросах общегосударственные интересы целого ставит впе­реди интересов его отдельных частей.

д) Не меньшими особенностями отличается и отношение советского фе­дерализма к проблеме автономии и децентрализации. Советский Союз явля­ет собою как раз пример федерации, которая отнюдь не построена на широком самоуправлении отдельных, входящих в Советское государство частей (23). Даже более, начало самоуправления вообще чуждо советской теории и советской практике, на что не раз указывали советские юристы. В советском государстве нет такой области жизни, управление которой входило бы в компетенцию не государства, а каких то самостоятельных самоупра­вляющихся корпораций, каких то публично-правовых юридических лип, как то земства, города, университеты, церковные организации и т. п. В ад­министративном устройстве Союза самоуправление совпадает с управле­нием. Городской или сельский совет, волостной, уездный или губернский исполнительный комитет не суть органы самоуправления, но такие же ор­ганы государства, как и любой центральный орган, напр. Союзный Съезд Советов или Союзный Совет Народных Комиссаров. Поэтому если вообще можно говорить в советском государстве о децентрализации, то только в смысле административного устройства, а не в смысле местной автономии. Можно ставить вопрос, какая система преобладает в Союзе — администра­тивный централизм или административный децентрализм, но говорить о «самоуправлении» в Советской России вообще нет смысла. Особенности ад­министративного устройства Советского Государства вытекают прежде все­го из того начала «заступления» одного органа другим, на которых покоит­ся весь советский государственный строй и которое резко противоречит принципу «разделения властей» иди специализации функций. Отношение между центральными органами Союза, органами входящих в Союз республик и местными органами тех административных единиц, на которые разделены республики, строятся не на основе разделения компетенций, принадлежа­щих каждому из этих органов; напротив того, сфера компетенции союзных органов — чрезвычайно широка; в нее входят почти все вопросы государ­ственной жизни, за исключением очень немногих специальных; но в то же время и область компетенции органов союзных и автономных республик также довольно широка, как широка и область компетенции органов местных. Доводя этот способ организации управления до парадокса, можно сказать, что, по крайней мере, в принципе, каждый сельский совет «обладает такой же властью», как, скажем Съезд Советов Союза. Конечно, на практике это не представляется осуществимым, и, волею неволею, Советская система при­нуждена прибегать к введению некоторой специализации функций, не про­веденной, однако, столь последовательно, как это проводится в «буржуаз­ных» государствах. Последствием описанного способа взаимоотношений меж­ду органами советского целого и советских частей является прежде всего, то, что центр обладает громадными возможностями в смысле издания общих правовых норм и установления общих начал политики. С этой стороны Со­ветская система чрезвычайно централистична: нет такой области государ­ственной жизни, на которую Союз не мог бы влиять своим законодательством. Местное законодательство допустимо только постольку, поскольку центр не выставляет общих норм и не устанавливает общих качал. А так как кроме того центральные органы союза имеют широкое право отмены постановле­ний, изданных всеми органами союзных республик, высшие же органы по­следних имеют в свою очередь право отмены постановлений всех местных органов, то централизм в области законодательства получается полный и завершенный. В то же время начало заступления допускает в сфере управле­ния довольно широкую административную децентрализацию. В советской системе какой-нибудь губернский или уездный исполком не является сле­пым исполнителем выбравшего его Съезда Советов, по чрезвычайно сильной, наделенной в широкой мере свободным усмотрением властной единицей. Несколько вульгаризируя эти отношения можно сказать, что в области управления советским государством широко действует следующая норма: каждый правительственный орган может делать все, что угодно, посколь­ку это не противоречит общим законам и общим принципам советской по­литики и поскольку эти акты не отменяются или не приостанавливаются постановлениями высших органов. Подобная норма значительно децентра-лизирует советский административный аппарат. И действительно, по срав­нению с аппаратом Российской Империи его нельзя не признать децентра­лизованным. На месте губернаторов, которые являлись агентами мини­стерства внутренних дел, в настоящее время действуют окружные и губерн­ские исполкомы, компетенция которых шире и независимее губернаторской. Тем более это нужно отнести к уездным и районным властям: соответствую­щий исполком не сравним по своей компетенции со старым исправником. Шествуя по административному делению Советской России вверх, нельзя не наблюдать того же процесса: созданы самостоятельные центры власти в автономных областях и республиках и в республиках союзных. Россия по писаному праву не управляется из Москвы, как она ранее управлялась из Петербурга. Если Москва и продолжает быть центром, то в смысле власти неофициальной — диктатуры партии.

Мы переходим в заключение, к вопросу политическому, — к вопросу о ценности и целесообразности тех начал, которые отличают советский фе­дерализм. Политически мы исходим из того постулата, что прежде всего в России должна прекратиться коммунистическая диктатура и на смену марк­систской классовой политики должна придти политика, руководящаяся за­щитой справедливых интересов тех народов и социальных групп, которые исторически связаны совместною жизнью на географических пространствах материка, именуемого Россией (24). Для такой политики отнюдь не обяза­тельно отказаться от известного советского лозунга: «защита угнетенных и эксплуатируемых». Напротив, по нашему глубокому убеждению, этот ло­зунг всецело соответствует христианским идеалам русского народа и дол­жен быть честно принят всяким будущим правительством России. Только при принятии этого лозунга можно рассчитывать на широкое признание пра­вительства со стороны народных масс. Правительство должно объявить, что оно все силы свои положит на борьбу за этот идеал социальной правды и справедливости, однако же в осуществлении его, решительно пойдет мы иными путями, чем коммунизм, не только не освобождающий людей, но несу­щий с собою еще более ужасное порабощение и гнёт. Принимая этот лозунг, будущее русское правительство объявляет себя следовательно хранителем не только христианских идеалов, но и идеалов русской интеллигенции, бо­ровшейся за угнетенных, начиная с эпохи декабристов. Правительство воз­лагает таким образом на себя великую русскую миссию, — миссию социаль­ной справедливости и правды, во всем сознании ответственности этой задачи и трудности ее осуществления. И во имя этого идеала оно объявляет себя правительством тех народов, которые признали эти идеалы и объединились в Союз для защиты угнетенных и эксплуатируемых. Таким образом сохра­няется основа федерации пародов России: их общее стремление к социаль­ной правде (ср. пункт «а» предшествующего параграфа); но отбрасываются ложные, всем опротивевшие, принесшие столько зла теории марксизма,—тео­рия классовой вражды и призрачного освобождения через присвоение ору­дий производства и земли единому хозяину — государству, деспотизмом своим превосходящего каждого капиталиста.

Тем самым решается вопрос об отношении будущего правительства и к национальной проблеме. Известный лозунг «самоопределения националь­ностей», как это показал опыт, менее всего несет с собой покой и мир. На­против он разъединяет, таит в себе глубокую и опасную стихию разложения и вражды. Увлеченные этим лозунгом народы, как в каком-то бреду, уничтожают истинные устои своего экономического существования, ставят себя в явно невыгодное положение и не считаются со своими реальными интере­сами. Вообще увлечение крайним, исключительным национализмом есть скорее злое, чем доброе дело. Не из крайнего ли национализма проистека­ли зверства в период великой войны? Не таким ли национализмом питает­ся ненависть некоторых интеллигентных украинских кругов ко всему рус­скому? Нет, наша русская культура шпиком велика, чтобы питать такой национализм.

Национальность есть великое дело, но отнюдь не высшая из ценностей. Особенно должны понять это мы — носители русской культуры, ибо русская культура и замечательна тем, что она была более, чем национальна. Гово­рится это, конечно, не в смысле учений современного интернационала, ко­торые несут с собой столько же зла и столько же вражды, как их духовный отец — марксизм. Не «интернациональна» русская культура, но сверх-национальна и «соборна». Велика она тем, что сумела воспитать в себе истинно «вселенское» начало —сумела воспринять великие идеалы Востока и соединить с пониманием идеалов Запада. То, что Белинский говорил о Пушкине: что он «обладал мировою творческою силою», что ему «не довольно было своего оте­чества», что ему оставалась целая Европа, т. е. целое человечество»—все это можно отнести и к русской культуре вообще. А между тем, сколь, в то же время,«национален» был Пушкин. Русский национализм поэтому менее всего питает в себе национальный партикуляризм, и, конечно, русское государство менее всего призвано к тому, чтобы принцип национального эгоизма сде­лать основным принципом своей политики, иными словами, чтобы разжи­гать в душах других народов то, над чем русский народ поднялся и через что он перешагнул. Но сказанное в то же время не означает, что объединенное одним идеалом русское государство не должно признавать права других народов на самостоятельную национальную жизнь. В этом отношении бу­дущее русское правительство должно дать себе ясный отчет в ошибках само­державия, которое вело часто политику ненужного и раздражающего обру­сения. Входящие в Россию народы должны получить полную возможность развить свою индивидуальность и внести свой дар в общее союзное дело. Для русской культуры возникает благодарная задача принять в себя соборное богатство свободно развивающихся ценностей других союзных народов. По­этому нормой русской политики должно быть следующие положение: пол­ная культурная автономия народов России, но не разложение их на самосто­ятельные политические единства, враждебные друг другу и питающие дух национального партикуляризма и сепаратизма. Отсюда следует, что рацио­нальная политика советского государства должна стремиться к постепен­ному преобразованию своего федерализма из национального в областной. Принципом федерации должна быть не национальность, но реальное географическое и экономическое целое в виде области или края. Конечно, такое целое необходимо должно быть или стать и культурным целым, во многих же случаях совпадает, с национальным. Но оно может быть и более широким, чем национальное. Совет Национальностей должен быть постепенно преобразовал в Совет Национальностей и Областей (ср. пункт «б» предшествующего параграфа) (25).

При способе федерирования на почве общего социально-политического идеала особо благоприятным явлением нужно считать ту однообразную по­литическую систему, которая проведена по всем частям советского государства. Советы с их одинаковой архитектоникой являются мощным орудием объединения национальных и территориальных частей, входящих в Совет­ский Союз. Было бы прямым безумием отказаться от этого соединяющего начала, составляющего как бы единую систему клеток всего государствен­ного организма советской республики. Каждое правительство поставит се­бя перед бесконечным количеством новых и неожиданных затруднений, коль скоро попытается отменить систему советов, которая так или иначе уже ста­ла привычной и которая к тому же вполне способна к усовершенствованиям в духе развития начал истинно народного самоуправления. Поэтому за од­нородность политического строения советов следует держаться, как за ве­ликое преимущество (см. пункт «в» предш. параграфа).

Что касается до внутренней структуры советского федерализма, то преж­де всего, при уничтожении коммунистической диктатуры, федеративное на­чало Союза может получить гораздо более определенные выражения. То умаление федеративного начала, которое обусловлено первенством Союзно­го Съезда Советов, может быть легко исправлено при общем преобразовании советской конституции. Съезд Советов есть учреждение громоздкое, чисто декоративное, — и большой вопрос еще, сохранится ли в будущем практи­ка созыва постоянных Съездов. Если даже она сохранится, то во всяком слу­чае Съезды не будут созываться ежегодно и компетенция их будет строго определена. Всего же вероятнее, что Съезд Советов превратится в учрежде­ние чрезвычайное, созываемое в случаях особо важных. В таком качестве Съезд Советов мог бы заменять западно-европейскую практику референдума едва ли плодотворного при условиях русской государственной жизни. На обсуждение Съездов ставились бы чрезвычайные вопросы в особом поряд­ке инициативы. Такая эволюция Съездов очень мало отражалась бы на про­явлениях федеративного начала в Союзе. Само собою разумеется, что при указанной эволюции Съезд Советов уже не мог бы быть органом конструирующим Центральный Исполнительный Комитет. Этот последний должен был бы выбираться не Съездом, а самими советами или их органами — и носить название Центрального Исполнительного Комитета Советов в его двух па­латах — общесоюзной и областной (ср. пункт «б» предш. параграфа).

Подходя, наконец, к вопросу об отношении советской системы к проблеме автономии и самоуправления, нельзя не вспомнить вышеприведенного мнения декабриста Пестеля. При громадных пространствах России и при чрезвычайном разнообразии населения широкое развитие автономности про­сто означало бы распадение государственного целого. Поэтому для России всего менее пригодна система крайней децентрализации, которая пропо­ведовалась и даже осуществлялась нашей революционной интеллигенцией. Для целостности России нужен некоторый централизм, — и в этом смысле советская система создала целый ряд условий, прививших централистичес­кое начало охваченному революционным процессом русскому государству. Централизм этот был создан в сознании необходимости коммунистической диктатуры, однако он стихийно породил теперь государственную структу­ру, которая вовсе не вытекает из принципов марксизма. Некоторыми преиму­ществами её не может не воспользоваться всякое будущее русское прави­тельство. И в частности упорно проводимое коммунистами начало центра­лизма в законодательстве и в установлении «общих принципов» политически является совершенно соответствующим условиям русской жизни. То, что коммунисты говорят и делают в интересах коммунизма, нужно говорить и делать в интересах России. Если правящая партия настаивает на правах Союза устанавливать «общие принципы» уголовного права или судоустрой­ства, то спрашивается, какое же разумное правительство не настаивало бы на этом, если бы оно только не вело политику насаждения сепаратизма? Со­вершенно целесообразно также и введение той административной децентра­лизации, которая отличает советскую Россию от России императорской. России вообще нужна сильная власть на местах — в особенности же она нуж­на в революционную эпоху. Поэтому создание мощных центров власти на периферии государства является мероприятием вполне отвечающим госу­дарственным интересам. Остается общий вопрос о распределении компетенции между центральными и местными органами, так же как и между местными органами различного порядка. Общий советский прием, на основе которого отрицается специализация компетенций и утрируется система «заступле­ния», едва ли может быть признан вполне удачным решением названной проблемы. Специализация функций стихийно родилась в советской системе, несмотря на несовместность ее с марксистской теорией государства. По пути дальнейшего усиления этой специализации должно идти дальнейшее раз­витие советского законодательного и административного аппарата. Каж­дому органу должна быть присвоена собственная сфера деятельности, строго определенная и строго очерченная законом, — порядок, который обезвредит ныне господствующий советский административный произвол и поставит советское государство на дорогу истинной закономерности и права (26).

Таким образом приходится заключить, что при наличии децентрализационных процессов в России, особенно обнаружившихся в революции 1917 года, форма федерализма, которую можно назвать советской, обладает це­лым рядом преимуществ, не достаточно оцененных современной политикой. Политика эта при оценке советского федерализма, обычно, строит такого рода суждение: советский федерализм не похож на федерализм западный, а потому он вообще не может быть назван федерализмом и должен быть приз­нан системой дефектной и ничего не стоящей. При этой оценке громадную роль играет скрытое допущение: западный федерализм и есть настоящий, нормальный, следовательно, то, что от него отступает, должно быть приз­нано отступающим от нормы. Между тем условия политической жизни Рос­сии и государств западной культуры — весьма различны, и нормальное для Запада, может быть совершенно не пригодным у нас. При наличии в России децентрализационных процессов было бы прямым безумием с ними не счи­таться, полагая, что их следует подавить просто оперативным путем. Опе­ративный путь пригоден только в крайностях, нормально же любые обнару­жившиеся в государственной жизни процессы надлежит подвергать чисто органической обработке, приспособляясь к ним и вводя их таким путем в желаемое русло. Безумием было бы, если бы будущее правительство России повторило по отношению к децентрализационным процессам все ошибки самодержавия и все ошибки белого движения. Но не меньшим безумцем нуж­но считать и того, кто, придя в современную Россию, применяя в ней федералистическую программу в стиле старого российского радикализма — по­пытается перестроить Россию на манер Соединенных Штатов Америки, а то и еще более «передовым» образом, — на манер вышеупомянутых австрий­ских проектов. Для реальной политики за точку отправления следует при­нять не заветы отживших эпох и не радикальные бредни, но ту фактическую ситуацию, которая уже создалась, ту постройку, которая стихийно выросла. Извлекая положительные стороны стихийно создавшегося, мы приобре­таем наиболее надежную опору для построения будущего здания российс­кого государства.

Примечания Н. Н. Алексеева:

1- Н. Н. Фирсов Исторические характеристики и эскизы, т. I, 1921 г. стр. 299

2 — Г. В. Вернадский. Государственная уставная грамота 1820 г. Прага 1925.

3 — П. И. Пестель, Русская Правда, СПБ, 1906, стр. (так в тексте, указания страницы нет — Р.В.)

4 — По проекту Пестеля, Россия разделялась на три «удела» (Сто­личный, Донской и Аральский) и на 10 областей — Чудскую (окру­га: Петроградский, Олонецкий, Гдовский, Вазскпй, Улеаборгскнй, Холмскую (округа Новгородский, Тверской, Псковский, Дерптский, Митавский), Северскую (округа Архангельский, Вологодский. Яро­славский, Костромской, Пермский), Сибирскую (округа Тобольский, Томский, Иркутский, Якутский, Камчатский), Уральскую (округа Казанский Симбирский, Пензенский, Саратовский, Уфимский), Сла­вянскую (округа Московский, Кляземинсклй, Рязанский, Тульский, Тамбовский), Вершинную (округа Калужский, Смоленский, Витеб­ский, Черниговский, Орловский), Черноморскую (округа Киевский, Могилевский, Ясский, Херсонский, Одесский), Украинскую (окру­га Полтавский, Курский, Харьковский, Воронежский, Екатерино-славский), Кавказскую (округа Астраханский, Георгиевский, Кав­казский, Тифлисский, Дербентский). Столицу он предлагал пере­нести в Нижний Новгород — главный город столичного удела.

5- М. В. Довнар-Запольский, Мемуары декабристов, 1906, стр. 60

6 — М. Драгоманов, Вольный Союз. Опыт украинской политико-социальной программы, Женева, 1884, стр. 9.

7 — Ibid, стр. 45. Драгоманов предлагал разделить Россию на след. области: 1. Северная, 2. Озерная, 3. Балтийская, 4. Литовская, 5. Польская, 6. Белорусская, 7. Полесская, 8. Киевская, 9. Одес­ская, 10. Харьковская, 11. Московская, 12. Нижегородская, 13. Ка­занская, 14. Приуральская, 15. Саратовская (Нижневолжская) 16. Кавказская, 17. Западная Сибирь, 18. Восточная Сибирь, 19. Земля Казачья, 20. Области среднеазиатские.

8 — «Литератора соц. рев. партии Народная Воля»,. Женева, 1903, стр. 882.

9 — См. Программа Р. С. Д. Р. Партии , принятая на 2-м Съезде, пункт. 9

10 — См. Программа, утвержденная первым Съездом партий в 1905 г.

11 — Программа Дашнакцутюна, Женева, 1908.

12 — См. «П. П. С. о еврейском рабочем движении», Лондон, 1903, стр. 4.

13 — Формулировка польской газеты Rabotnik, № 41, передовая статья.

14 — П. П. С. о еврейском рабочем движении, стр. 10

15 — См. мою статью в сборнике «Право советской России».

16 — По выражению Еллинека в федеративном государстве «Го­сударствам предоставлены права участия в осуществлении союзной государственной власти, так что отдельные государства повсюду яв­ляются органами союзной власти, что, по общему правилу, усили­вает их политическое значение. Во всех республиканских союзных государствах одна из палат функционирует, как правительство го­сударств…. В объединении органов штатов в коллегиально органи­зованный орган союзного государства выражается в частности его федеративный характер». Цитирую по имеющемуся у меня под рука­ми русск. переводу: «Общее учение о государстве, СПБ., 1903, стр. 517.

17 — Финляндия была напр., совершенно автономной частью Рос­сийской Империи. Она имела не только собственный законодатель­ный орган, но и полную административную и культурную автономию, даже собственный язык. Объединенными с империей областями управления были только иностранные дела и военное командование. В сходном положении находились некоторые земли, входившие в Ав­стрийскую Империю. Креация имела собственный сейм, собствен­ные суды, собственное право, собственную главу правительствен­ной власти, собственный язык. Однако, никто не будет утверждать, что Финляндия или Креация находились в федеративных отноше­ниях с Россией или Австро-Венгрией.

18 — Как это делают Н. С. Тимашев, и А. А. Боголепов, Der Főderalismus in Sowjetrussland в номере «Archiv fur Rechts und Wirt-schaftphilosophie» посвященном большевизму.

19 — См. мою статью в «Праве Советской России, т. I См. N. N. Alexejew, Die Entwicklung des russischen Standes in den Jahren 1923–1925, Jahrbuch des offentlichen Rechts, Bd. XIV, 1926

20 — См. прения на 2-ой сессии союзного ЦИК'а третьего созыва в апреле 1926 года по поводу доклада Украинского Правительства. В своей речи по поводу доклада Ларин сообщил, что проф. Язловский приехал читать лекцию в Житомир на тему «Жил ли Христос». Ему нe позволено было вывесить афиш, так как они были напеча­таны по русски. Харьковский Исполком издал постановление, за­прещающее в Харькове делопроизводство на русском языке между тем в Харькове 21, 5% украинцев и 50, 5% русских. «Я не боюсь за русскую культуру» — сказал Ларин — «Русская культура слиш­ком могуча, чтобы она исчезла от запрета русской афиши в Жито­мире.. Я воюю за украинскую культуру. Я хочу, чтобы она была подлинно высокой культурой, а она будет не высока, если вы буде­те так терпимы к подобным выходкам»…

21 — Отмечая этот факт, Н. С. Тимашев в статье напечатанной в газ. «Руль» в ноябре 1926 года, характерно противопоставляет: «Федерализация или районирование», предполагая, по-видимому, что федерализация совпадает с национальным самоопределением, и ис­ключая самоопределение областное. Конечно, ото чистое недора­зумение

22 — Но ни в коем случае не лишает советский строй федераль­ной природы, что по-видимому, думает А. А. Боголепов.

23 — О последующем смотри подробнее мою статью, посвященную характеристике деятельности местных органов СССР в последнем номере журнала «Вестник Самоуправления».

24 — Подробнее в моей брошюре.

25 — Подобную политику совершенно резонно рекомендует Крамарж

26 — Подробнее см. в моей брошюре

Примечания публикатора:

I — «Вiльна Спiлка» — «Украинский вольный союз» — организация, созданная одним из идеологов украинского национального движения М.П. Драгомановым в Женеве в 1884 году

II — СД — аббревиатура от «социальные демократы»

III — СР — аббревиатура от «социалисты-революционеры»

IV — агломерат (от латинского agglomero — присоединяю, накопляю) — в геологии рыхлые скопления обломков неправильной формы, в металлургии — спекшаяся в куски мелкая руда, в переносном смысле — сочетание неоднородных элементов

V — партейтаг (от нем. Parteitag) — съезд партии

Комментарии

Алексеев Николай Николаевич (1879–1964) — правовед, один из теоретиков и лидеров евразийского движения (1920-е-1930-е г.г.). Учился в Московском университете, в 1902 году был исключен из университета за участие в революционной деятельности, но вернулся к учебе и закончил университет в 1906. В 1908 году получил степень магистра государственного права и звание приват-доцента Московского университета, в 1908–1910 г.г. специализировался в Берлине, Гейдельберге и Париже, в 1916 году стал профессором юридического факультета Московского университета. Одновременно занимался общественной деятельностей: был активным земцем и руководил снабжением русской армии в Иране. После февральской революции — активный пропагандист либеральных идей, сотрудничает с Временным правительством, принимает участие в созыве Учредительного собрания. В 1918 году из-за несогласия с политикой большевиков эмигрировал в Берлин, но в том же году вернулся на юг России для участия в вооруженной борьбе с большевизмом. С августа 1919 года — редактор газеты «Великая Россия», заведующий литературной частью отдела пропаганды «Добровольческой», деникинской армии (ОСВАГ), затем начальник информационного отдела при штабе Врангеля. С. 1920 года — в эмиграции, сначала в Константинополе, затем — в Праге. С. 1922 года — преподает на русском юридическом факультете Карлова университета, основанном Новгородцевым (учеником которого был Алексеев), занимается активной научной и общественной деятельностью, примыкает к евразийцам и разрабатывает евразийскую теорию государства. В 1931 году переезжает в Страсбург, с 1940 — в Белград. В 1930-х г.г. стал одним из создателей русского оборонческого движения, выступая с позиций советского патриотизма (но не коммунизма) в грядущем противостоянии Германии и СССР. В 1940–1945 году участник движения Сопротивления в Югославии. В 1945 году после освобождения Югославии добился получения советского гражданства, но в СССР не вернулся из-за охлаждения отношений между двумя странами. С. 1948 года до смерти преподавал в Женеве. В конце жизни участвовал в экуменическом движении.

Статья Н. Н. Алексеева «Советский федерализм» перепечатывается с первоисточника — Евразийский временник. Книга 5. — Париж, 1927. — С. 240–261. Статья была напечатана по новой, «советской» орфографии. Исправлено устаревшее написание слов: оффициальный, проэкт, эксплатируемого и т.д., а также заглавные буквы в названиях народов. В то же время слова, устаревшие стилистически (федералистический, сепаратический и т.д.) оставлены без изменения. Апострофы, которые в 1927 году употреблялились вместо «ъ» заменены на «ъ». Курсив Алексеева сохранен. Звездочки и скобки в сносках заменены на больше привычные нам арабские цифры. Сноски арабскими цифрами (в тексте постраничные, нами перенесенные в конец) принадлежат Н. Н. Алексееву. Наши примечания помещены после текста и обозначены римскими цифрами.

Предисловие, публикация, примечания, комментарии — Р. Р. Вахитов