Михаил Назаренко — По дороге в Жадруново

Дмитрий БЫКОВ. ЖД: Поэма. — М.: Вагриус, 2006.

Грубо говоря, в мире есть три типа людей. Первый тип — это люди.

Г. К. Честертон.

Началось всё, как всегда, с нефти. Только на этот раз она оказалась никому не нужна. Во всех не-нефтяных странах обнаружились залежи газа флогистона: «не было его только на исламском Востоке и на всей российской территории, строго по границе; оскорбительное издевательство природы начиналось немедленно за российскими пределами, в презренной Польше». Тут всё и рухнуло — не со взрывом, но всхлипом, — в гражданскую войну непонятно кого непонятно с кем. Или, как выясняется постепенно, — войну «варягов» и «хазар», которые вот уже тысячу лет ведут борьбу за Россию, причем каждая сторона считает ее своей исконной землей. Варяги оставляют единственное право — умереть во имя высокой цели; единственное право, принесенное хазарами, — умереть на свободе (или, вернее, на развалинах).

Но есть и третьи — безответное местное население, именуемое «васьками». Васьки вяло наблюдают за борьбой, а некоторые даже помогают ее разжигать: лишь бы страна не вышла из зачарованного круга, из неподвижности — ведь что не растет, то не умирает. Если же смешается варяжская или хазарская кровь с местной, тут и наступит конец всему, то есть «начало начнется».¹

Между двумя столицами «ЖД» — «деревней Жадруново, где никогда ничего нет (и все исчезает), и деревней Дегунино, где всегда все есть», — лежит путь героев романа: варягов, хазар, васек. Пересказать события невозможно; да и нет событий во внеисторической «дурной бесконечности» романа; да и не роман это вовсе, а, как гласит подзаголовок, «поэма». Если добавить к этому, что одна из возможных расшифровок аббревиатуры, — «Живые Души», — традиция, которую продолжает Быков, становится очевидной. Похождения Чичикова, кстати, тоже пересказывать бессмысленно.

Попытки написать второй том «Мертвых душ» обречены на неудачу, и Быкову это прекрасно известно. Так же, как Гоголь, Быков прекрасно умеет создавать людей — и так же заслоняет их идеологемами. В высшей степени странные беседы ведут персонажи романа — и дело не только в том, что разговоры эти стилизованы то ли под «Доктора Живаго», то ли, господи помилуй, под «Жизнь Клима Самгина». Один герой выдвигает некий тезис, теорию, концепцию — шитую белыми нитками и зияющую неимоверными дырами. Другой, вместо того, чтобы в дыры эти ткнуть, отвечает тезисом не то что противоположным, а лежащим совершенно в другой плоскости («дважды два — стеариновая свечка»). Трагедия, как известно, начинается там, где сталкиваются две равные правды; когда истерик спорит с дураком, встречаются две неправды, и смотреть на это тягостно. Вполне допускаю, что у Быкова это прием совершенно осознанный, — но всё-таки не вполне честный.

Мне кажется, я понимаю, в чем причина. Действие трех предыдущих романов Быкова происходило в анклавах, моделировавших те или иные стороны — даже не российской жизни, а сознания героев. Три села Чистое — три модели антиутопии («Оправдание»); два дома-общежития — два полюса русской интеллигенции, но гибнут оба («Орфография»); иная планета, на которую можно сбежать из гибнущей Москвы — хорошо продуманная ролевая игра («Эвакуатор»).

В «ЖД» масштаб иной, но те же приемы, та же поэтика. Книга — не только об интеллигенции (которую Быков знает «изнутри»), но о России в целом — а описывается страна как совокупность таких же анклавов. Получается, что Россия находится в сознании Дмитрия Быкова, а это как-то обидно и для писателя, и для страны: Россия — шире той фантастической модели, что представлена в книге. Масштаб вместо того, чтобы расшириться, резко сужается. Россию можно свести к паре деревень — но приводит это не к усложнению (хорошая метафора есть концентрация смысла), а к упрощению.

Роман оказывается предельно интравертным текстом, опытом самоописания и самоопределения автора. «Спать не дает мне спор моих культур», если перефразировать Юлия Кима. Но почему одна из них, варяжская, изображена именно культурной ориентацией, а вторая, хазарская, определяется национальными, т.е. еврейскими чертами?

Если бы всё обстояло именно так и только так, «ЖД» представлял бы интерес лишь как лирическое самовыражение Дмитрия Быкова. Но роман, по счастью, сложнее. Время от времени, «как в трагических тучах мелькает звезда», по словам поэта, в роман прорывается подлинное, такое подлинное, какое редко встретишь в современной русской литературе. А уж то, что подлинность эта состоит из жалости, отчаяния, тоски и гибели, — такова природа быковского таланта. Такова личная реакция поэта (не забудем, каков подзаголовок «ЖД») на внешний, объективный мир, который всё же не исчезает совершенно.

Степень условности при этом не уменьшается — морок деревни Жадруново, откуда не возвращаются, заведомо более «сказочен», чем полуживая Москва, хоть и гротескная. Но он и страшнее: откровенная метафизика, если не мистика, всегда страшнее полукарикатур. (Юмор Быкова — не юмор даже, а жутковатый сарказм: «В этом городе была улица Соборная, переименованная в улицу Розы Люксембург, а потом обратно в Соборную, а потом в Первую Патриотическую. Второй Патриотической в городе не было, потому что родина у нас одна, сынок, да и от той, если честно, мало что осталось».)

Нет, мне совсем не понравился «ЖД»; да, роман Быкова — одна из самых сложных, значительных и дерзких книг последних лет. В Ж(ивом) Д(невнике) я встретил мнение — роман восхищает коренных жителей, решительно не нравится хазарам, а варяги его не читают. Возможно, так оно и есть — если, конечно, допустить, что три группы людей действительно существуют; а допустив это, мы опять войдем в заколдованный круг. Выход — назван в финале, и слава Богу, что пребывает он вне идеологий и схем (да и мог ли он быть иным?).

«— Долг и милосердие, если их скрестить, получаются удивительные вещи, — сбивчиво говорит капитан Громов. — Тут это никогда не получалось, а у нас, может быть, получится. Так что ты не бойся».

Но идут герои всё-таки в Жадруново.

¹ Читая все романы Быкова, кроме разве что первого, «Оправдания», я думаю об одном: какой бы муторной подчас ни была украинская жизнь, проблемы и тупики, которые описывает писатель, — сугубо российские. Понять я их могу, прочувствовать — только отчасти.