И. Н. Голенищев-Кутузов Данте в русской и советской культурах

В XVIII в. имя великого флорентийца звучало в России сначала случайно и негромко, но постепенно «Божественная Комедия» входила в круг чтения образованных русских людей. В 1757 г. императрице Елизавете Петровне был прислан первый том посвященного ей венецианского издания поэмы Данте. Желая выяснить личность издателя, графа Кристофора Сапата де Сиснероса, В. Ф. Шишмарев запросил о нем сведения в архиве Светлейшей республики. Граф оказался авантюристом с весьма сомнительной биографией. Ожидаемого им вознаграждения от русского двора он, по-видимому, не получил, но экземпляры «Божественной Комедии» с его легкой руки появились в Санкт-Петербурге. Через несколько лет Леберехт Бахеншванц посвятил свой немецкий перевод «Божественной Комедии» (Дрезден, 1767–1769) императрице Екатерине II.

В 1762 г. в майском номере журнала «Полезное увеселение», печатавшемся при Московском университете, в анонимной статье о стихотворстве была помещена небольшая заметка о Данте. По-видимому, это первое упоминание Данте в русской печати²⁰. В разделе «Стихотвор-

²⁰ См. май, стр. 195–220; июнь, стр. 227–243. Статья атрибутирована С. Г. Домашневу. В „Материалах по истории русской литературы“ (СПб., 1867) П. А. Ефремов перепечатал ее с именем автора. Эти сведения сообщил мне акад. М. П. Алексеев.

ство италианское» находятся следующие строки: «Отцом италианского стихотворства почитают Данта Флорентинца, который прославил Тосканский язык смешенной, однако блистающей естественными красотами, поэмою, называемою Комедия. Сие сочинение, в котором автор возвысился в описаниях выше худого вкуса своего века, и приключение, о котором писал, наполнял он стихами, написанными столь чисто, как бы то было во времена Ариосто и Tacca. После Данте, Петрарх, родившийся в 1304 г. в Ареззо, ввел в итальянской язык больше чистоты со всею приятностью, к чему был оной сроден. Находят в сих двух стихотворцах великое множество выражений, подобных древним, которые имеют вдруг силу древности и нежность новости». И далее Данте упомянут вторично: «Италия имела у себя двух знатных стихотворцев — Данта и Петрарха, прежде нежели была у них сносная проза». Судя по французской форме имен (например, Петрарка — Петрарх, Боккаччо — Бокас), автор статьи сведения свои почерпнул из французских источников.

Довольно подробная статья о Данте содержалась в «Словаре историческом…» (1791), изданном также в московской университетской типографии. Как и все материалы словаря, она представляет перевод с французского. В статье «Дант Алигери» легко угадываются фразы из Вольтера, однако на ней лежит уже отпечаток меняющихся в конце века вкусов и оценок, как, например, в этом отрывке: «Он преисполнен столько ж справедливыми, как и глубокими мыслями, сильными изображениями, прекрасными картинами, выражениями, означающими великие дарования, тонкими оборотами, остроумными выдумками, отменными и жаркими местами. Страшилище Уголин, которое в нем находится, есть один из самых сильных вымыслов, какой только когда-либо произвел человеческий разум, и достаточен бы был по одном только себе доставить бессмертие своему сочинителю».

Первым русским переводом из «Божественной Комедии» была сцена с Мательдой в земном раю из XXVIII песни «Чистилища» (стихи 1–75). Отрывок, озаглавленный «Мир покаяния», либо переведен с французского, либо анонимный переводчик читал итальянский текст с французским произношением, как, например: «Там, в сосновой роще Шиасской…» (следовало бы Кьясси). Приведем образчик этого первого русского перевода:

«Уже нетерпеливо возжелал я протекать
прохладные, густозеленеющиеся чащи богопосвященных
рощей, где едва токмо просиявал юный день
в сумраке рассвета».

«Не медля, от самого воскраия вершины,
тихо, тихо, направил я стопы к лугам по стезе,
преисполненной всюду благоуханием».

«Кроткоприятное дыхание, с равными
всегда порывами из рощи навевающее, на
подобие Майских зефиров, касалось чела моего
в нежном полете» ²¹.

Самый выбор этого эпизода «Чистилища» указывает скорее на вкус Аркадии, направления весьма сильного, проникшего в Россию, в особенности в придворные круги. В этом месте есть нежная легкость пасторали, которая должна была нравиться в эпоху русского предро-мантизма и Карамзина.

Предпосланное переводу небольшое предисловие гласит: «Дант наконец взошел на неизмеримой высоты гору, которая по его стихотворному вымыслу возвышается средь южного Океана. Скаты сей горы служат местопребыванием кающихся душ. На вершине ее стоит прежнее жилище первых человеков в состоянии их невинности — Земной рай. Дант вступает туда, и здесь-то Виргилий, неразлучно сопровождавший его доселе, оставляет собственному шествию. Здесь отчасти исполняется недавно виденное им во сне явление деятельной и умозрительной добродетели. Она встречается ему в виде прекрасной женщины, изъясняет все предлежащие взорам его предметы, и готовит к явлению во всей славе возлюбленной его Беатриче».

На рубеже XVIII и XIX столетий Данте, по-видимому, начал входить в моду в петербургской и московской великосветской среде. Знание итальянского языка в русском образованном обществе не было редкостью. В России годами жили итальянские музыканты и слуги (не забудем и о замечательных итальянских зодчих, так много сделавших для украшения северной столицы), гастролировали итальянские театры, и в русском обществе постепенно стали привыкать к итальянской речи, в особенности те, кто знал французский и латынь, а таких было немало. В салонах заучивали и пели итальянские песенки, обычно написанные в духе Аркадии. Оперные либретто Пьетро Метастазио были в Петербурге известны не менее, чем в Вене и Париже.

Приходится все же удивляться, что первый из русских поэтов, вполне овладевший итальянским языком, не подарил своего внимания Данте, предпочитая Tacco и Ариосто. В этом сказался укоренившийся вкус классической поры, и только когда новые влияния с Запада освободили умы от ферулы Буало, русские литераторы по-настоящему заинтересовались Данте. Пушкин, Плетнев, Катенин и многие другие стали читать Данте, кто по-французски, кто учась итальянскому. Пушкин имел известные сведения об итальянском языке и, вероятно, даже говорил на

²¹ «Приятное и полезное препровождение времени», ч. 17, М, в университетской типографии, 1798, стр. 177–182.

нем²². Он научился языку златой Авзонии в Одессе, в это время полной итальянских негоциантов .

Данте, как и Шекспир, был для Пушкина одним из учителей поэтического мастерства. Когда друзья Пушкина стали переводить с английского сонеты, Пушкин, прекрасно зная, что эта, ставшая общеевропейской, форма зарождением своим обязана поэтам Италии, написал «Суровый Дант не презирал сонета…»

Глубокий интерес Пушкина к Италии зародился, бесспорно, не без влияния пионера русской италомании Батюшкова и под воздействием байроновской поэзии, о чем свидетельствует сам. Пушкин. Дантовские произведения Пушкина группируются около начала 30-х годов, по-видимому, именно в эти годы творческой зрелости Пушкин особенно часто стал обращаться к Данте. Во время своего пребывания на Кавказе в 1829 г. Пушкин возил с собой томик Данте; этим годом датируют его незаконченный отрывок «Зорю бьют, из рук моих ветхий Данте выпадает».

Не довольствуясь имевшимися в его библиотеке старым французским переводом «Божественной Комедии» Гранжье (1596) и вторым томом итальянского собрания сочинений Данте Антонио Буттура 1823 г., также изданного в Париже, Пушкин выписал новые переводы Арто (1828–1830) и Дешана (1829)²⁴

Первым опытом перенесения терцин в русскую поэзию, и опытом блистательным, надо считать стихотворение Пушкина «В начале жизни школу помню я». Заимствованное здесь становится своим, дантовская форма и отдельные мотивы использованы для создания глубоко личного произведения, одного из самых интимных и сокровенных среди пушкинских стихов. Мы присутствуем здесь при процессе глубочайшей ассимиляции и преображения чужого, когда, перенесенное на почву иноязычной литературы, оно входит в плоть и кровь культуры другого народа. Об этой особенности гения Пушкина как черте исконно национальной говорил Достоевский.

Терцинами, однако, александрийским стихом, а не пятистопным ямбом (так переводили «Комедию» французы, а в России — А. Норов)

²²  Ю. Верховский. Пушкин и итальянский язык.- В сб.: «Пушкин и его современники». СПб., вып. XI, 1909, стр. 101–106.

²³  В предвоенные годы мне случилось быть в Триесте, где от родственников негоцианта Ризнича я узнал о переданных ими протоиерею сербской православной церкви, писавшему историю сербов в Триесте, письмах А. С. Пушкина к Ама-лии Ризнич, одесской возлюбленной поэта. Надо думать, что письма эти были написаны на родном языке Амалии — итальянском.

²⁴  О книгах Данте, находившихся в личном пользовании Пушкина, см. в описи библиотеки поэта, составленной Б. Л. Модзалевским («Пушкин и его современники», т. III, вып. IX-X. СПб., 1910), а также в статье М. Куфаева «А. С. Пушкин-библиофил».- «Альманах библиофила», Л., 1929, стр. 81–86.

написаны два подражания «Аду» 1832 г.: «И дале мы пошли…» и «Тогда я демонов увидел черный рой», которые являются вместе с тем пародиями. Нам думается, что было бы интересно произвести сопоставительный анализ этих отрывков с аналогичными опытами испанца Кеведо.

Дантовские приемы Пушкин заостряет до гротеска. В отрывке «Тогда я демонов…» он пародирует отрешенное бесстрастие поэта (которого не мог вынести даже Гегель!), но бурлескное задание скрывает затаенное беспокойство. Верно подметив, что автор «Божественной Комедии» ненавидел ростовщичество и стяжательство во всех видах, Пушкин разделял вполне эту ненависть Данте. Барон Филипп из «Скупого рыцаря», также написанного в начале 30-х годов, многими своими чертами удивительно напоминает дантовских ростовщиков и скупцов, в особенности падуанца Реджинальдо дельи Скровеньи из XVII песни «Ада». По мнению М. Н. Розанова, «из всех типов скупцов, известных в литературе, дантовский грешник имеет едва ли не наибольшее число точек соприкосновения с бессмертным созданием русского поэта» ²⁵.

Русские пушкинисты нередко отмечали высказывания Пушкина о Данте. Напомню два из них: "Есть высшая смелость: смелость изобретения, создания, где план обширный объемлется творческой мыслью — таковы смелость Шекспира, Данте, Мильтона, Гёте в «Фаусте», и «Единый план „Ада“ — есть уже плод высокого гения» ²⁶.

Первые опыты перевода Данте в стихах были сделаны старшим современником Пушкина Авраамом Норовым. В 1812 г. студент Московского университета Норов пошел добровольцем в ополчение и доблестно сражался против Наполеона. В Бородинском сражении ему оторвало ядром ногу, после чего он оставил военную службу и, будучи человеком богатым, отдался занятиям наукой и литературой и путешествиям. Любимой его страной, где во время своих странствий он задерживался долее всего и где обычно занимался переводами Данте, была Италия. В журнале «Сын отечества» за 1823 г. ²⁷ Норов напечатал

²⁵Заметка о «Скупом рыцаре» Пушкина.- «Сборник отделения русского языка и словесности АН СССР», Л., 1928, т. 101, № 3, стр. 253–256. Вопросами влияния Данте на Пушкина задолго до М. Н. Розанова, автора исследования «Пушкин и Данте» (в сб. «Пушкин и его современники», вып. 37, Л., 1928, стр. 11–41), занимался Валерий Брюсов (см. его статью «Знал ли Пушкин по-итальянски?» в журнале «Русский архив», М., 1908, т. 3, вып. 12, стр. 583- 591). В последние годы изыскания на тему «Данте в сознании и творчестве Пушкина» продолжены Д. Д. Благим, который ввел в круг рассмотрения неосуществленные замыслы и черновые наброски Пушкина. См. его статьи в сборниках «Историко-филологические исследования» (М., 1967) и «Изследвания в чест на акад. Михаил Арнаудов» (София, 1970).

²⁶  А. С. Пушкин. Собр. соч., т. II. М- Л., 1949, стр. 61, 42.

²⁷  «Сын отечества», СПб., 1823, ч. 87, № XXIX, стр. 183–188.

первый переведенный им отрывок из третьей песни «Ада» французским александрийским размером:

Как осенью листы, ветрами отторженны,
Печально падают, друг за другом виясь
Пока с ветвей земле не будут возвращенны -

Так и толпа сынов Адамовых влеклась
Желаньем переплыть на берег бесприютный;
Так хоры птиц летят, на зов одной прельстясь,

И се плывут они водою адской, мутной,
И прежде, нежели на тот ступили брег,
На сей стране стоит уж новый род преступный.

Русскому переводчику удалось, как нам кажется, передать образный строй и энергию выражений подлинника. Через год в «Литературных листках» появилась элегия Норова «Предсказания Данте» ²⁸. Название ее заинтересовывало, так как незадолго до того русские читатели познакомились с поэмой Байрона «Пророчество Данте». Но сходство это обманчиво: кроме первого и последнего терцетов, сочиненных самим Норовым, элегия представляла свободную композицию из отдельных стихов XVII песни «Рая». Терцины Данте переданы языком архаизо-ванным и тяжелым. Именно эти стихи вызвали замечание Пушкина: «Норову не следовало бы переводить Данта». Кроме переведенного еще эпизода «Граф Уголин» ²⁹, Норов не оставил ничего законченного ³⁰.

Популярнейший на Западе сюжет на темы Дантова Уголино в эпоху романтизма проник и в русскую литературу. 17 января 1837 г. на императорской санкт-петербургской сцене была представлена в бенефис известного трагика Каратыгина пьеса Н. Полевого «Уголино». Трагедия была повторена через четыре дня в Москве в Малом театре в бенефис Мочалова.

Как ни старались замечательные артисты (роль епископа Руджери играл Щепкин), авторский текст был им только помехой. Пьеса Полевого, сумбурная, разностильная, более всего смахивавшая на мелодраму, явилась тягостной неудачей одного из замечательнейших, по определению Белинского, деятелей русской литературы. Вслед за Пушкиным Полевой употребил белые стихи, перемежая их, как в шекспировских трагедиях, прозой. Однако к белым стихам автор, в просодии нетвер-

²⁸ "Литературные листки", СПб., 1824, ч. I, март, № 5, стр. 175.

²⁹ "Новости литературы", СПб., 1825, июнь, кн. 12, стр. 176–180.

³⁰ В фонде А. Норова в рукописном отделе Публ. библиотеки (Ленинград) мы не обнаружили каких-либо неизвестных материалов по Данте.

дый, примешивает порой александрийский стих, более привычный для русского поэта начала XIX в. 

Отдельным изданием с гравюрой Мочалова «Уголино в башне голода» пьеса Полевого была издана в 1838 г. «Ни одно сочинение,- писал Белинский,- не производило на нас такого грустного впечатления… „Уголино“ есть лучшее доказательство той непреложной истины, что нельзя писать драм не будучи поэтом». Впечатление от «драматического представления» Полевого великий критик высказал в выражениях резких и беспощадных, напоминающих строгое суждение Гегеля о Гер-стенберговой трагедии на тот же сюжет. Более всего возмутила Белинского отвратительная сцена в башне голода, где автору изменило всякое чувство меры; другие же сцены, как, например, объяснения влюбленных, или же откармливание детей Уголино, кажутся вопреки самым возвышенным намерениям драматурга смешными, едва ли не пародиями ³¹.

Другие попытки драматизации сюжетов из «Божественной Комедии» были предприняты в России оперными либреттистами. Русские композиторы оставались трогательно верны Франческе да Римини, оперные и симфонические произведения варьировали преимущественно этот сюжет. Упомянем «Франческу да Римини» П. И. Чайковского, исполненную впервые в 1878 г., оперы Э. Ф. Направника (1902) и С. В. Рахманинова (1904) и, наконец, написанный уже в советское время балет Б. Асафьева ³².

Дантовские стихи Пушкина и многочисленные упоминания великого итальянца в пушкинских статьях, так же как влияния поэтов-романтиков Запада, в особенности Байрона и Шелли, пылких поклонников флорентийца, вызвали с начала 30-х годов XIX в. волну серьезного интереса к Данте в русском обществе ³³.

Именно в эти годы было положено начало серьезному изучению Данте в России. Уровень первых работ русских итальянистов довольно высок и обнаруживает изрядную начитанность в дантоведческой литературе. Профессор Главного педагогического института О. Лоренц ³⁴ и 

³¹ См. рецензию Белинского в журнале «Московский наблюдатель» за 1838 г., т. XVII, май, кн. 1, стр. 100–117.

³² Поскольку рассмотрение их выходит за пределы нашей темы, отсылаем к обзорным статьям композитора и музыковеда И. Глебова (Б. Асафьева) «Данте и музыка».- В сб. «Данте», изданном Гос. филармонией в 1921 г., и Ю. Келдыша «Данте в русской музыке».- В сб. «Данте и славяне», стр. 51–66.

³³  В 1844 г. в статье о Пушкине В. Белинский писал: «Пушкин, при конце своего поприща несколькими терцинами в духе Дантовой „Божественной Комедии“, познакомил русских с Дантом больше, чем могли бы это сделать всевозможные переводчики, как можно познакомиться с Дантом, только читая его в подлиннике» (Полное собр. соч., т. VII, М., 1955, стр. 289).

³⁴ "Журнал Министерства народного просвещения", 1835, ч. 6, май, стр. 173–218.

С. П. Шевырев исходили в своих статьях из самых последних работ итальянских, французских и немецких ученых.

Одним из первых отечественных итальянистов и дантологов был проф. Московского университета С. П. Шевырев, автор объемистого исследования «Данте и его век», печатавшегося в университетских «Ученых записках» за 1833–1834 гг. В суждениях Шевырева сказались эстетические теории романтической школы. Подобно Шеллингу, чьи лекции по философии искусства были ему хорошо известны, Шевырев выводил поэму Данте за пределы привычных жанровых делений, видя в ней соединение эпоса, драмы и лирики. Биографию Данте Шевырев излагает по Джузеппе Пелли³⁵, но прибегает часто и к «Истории итальянской литературы» Тирабоски ³⁶. Вслед за итальянцами Шевырев утверждает, что Данте учился богословию в Болонье, Падуе и Париже и что его поэма вобрала в себя все знание своего времени. Наибольшее внимание уделяет Шевырев, как в диссертации, так и в напечатанной в 1837 г. статье «О первых поэтах Италии, предшествовавших Данту» ³⁷, лингвистическим идеям флорентийца. Он обстоятельно анализирует трактат «О народном красноречии», приводя в своих прозаических пересказах стихи поэтов «дольче стиль нуово», в том числе перевод канцоны Гвидо Кавальканти «Любовь и благородные сердца». Хотя автор статьи скромно указывает в примечании, что он точно следует исследованию графа Пертикари ³⁸, тем не менее многие заключения Шевырева явились следствием его собственных штудий и размышлений. Шевырев представляет Данте вполне в романтическом духе уединенным гением, самое появление которого было внезапным и необъяснимым чудом. Если своими «любовными канзонами Данте сливается с первыми поэтами Италии, то „Божественною Комедиею“ он вдруг отходит от них и является внезапным чудом … потому что мысль и великость всеобъемлющего создания ни из чего предшествовавшего объясниться не могут. Что значат эти малые Канзоны и Сонеты, распевающие однообразно о любви, перед этим колоссом фантазии творческой, который вдруг восходит из почвы Средних веков Италии и всей Западной Европы, содержа и вмещая в себе всю жизнь их».

³⁵ G. Pelli. Memorie per servire alla vita di Dante Allighieri ed alla storia della sua famiglia. Впервые напечатано в издании «Divina Comedia» Zatta. Venezia, 1757- 1758.

³⁶ Видимо, при посредстве Шевырева, бывшего профессором западных литератур, был издан Московским университетом в 1838 г. итальянский текст «Ада» с примечаниями обосновавшегося в России итальянца Д. Рубини и биографией Данте Д. Тирабоски.

³⁷ "Журнал Министерства народного просвещения", 1837, № 3, стр. 501–523.

³⁸  Мы думаем, что Шевырев исходил из книг Пертикари (Perticari) «Degli scrittori del Trecento e de’loro imitatori». Palermo, 1830, и «Dell’amor patrio di Dante e del suo libro intorno al Volgare Eloquio». Milano, 1820.

Создание творцом «Комедии» итальянского литературного языка, «который соединил узлом единым все наречия раздробленной Италии», русский ученый называет «подвигом гениальной мысли», которая силою своею «обняла весь мир современный, всю жизнь, всю науку, всего человека того времени, все его бытие, и нравственное и физическое, все его верования, его чувствования, его действия, всю основу его по-мышлении, одним словом, всю эпоху» .

В 30-е годы XIX в. Шевырев был самым авторитетным из русских знатоков Данте и итальянской литературы XIII столетия, поэтому Гоголь с восторгом встретил сообщение своего друга о том, что он приступил к стихотворному переводу «Ада». В письме из Вены 10 августа 1839 г. Гоголь писал Шевыреву: «Оно и сказать нельзя, как хорошо. Ты за Дантом! ого-го-го-го! и об этом ты объявляешь так, в конце письма. Ну не совестно ли тебе не приложить в письме двух-трех строк? Клянусь моим честным словом, что желание прочесть их у меня неодолимое!.. в твой перевод я верю, верю решительно, бессомненно. Я так обрадовался твоему огромному предприятию» ⁴⁰. Шевырев шлет на суд Гоголю свои первые опыты, и Гоголь, спешивший домой, в Россию, тотчас же отвечает: «Пишу к тебе на самом выезде. Благодарю за письмо, а за стихи вдвое. Прекрасно, полно, сильно! перевод, каков должен быть на русском языке Данте. Это же еще первые твои песни, еще не совершенно расписался ты, а что будет дальше! Люби тебя бог за это, и тысячи тебе благословений за этот труд… Пиши ко мне в Москву и пришли ко мне еще несколько листиков. Никому не покажу и сохраню их у себя в портфеле» ⁴¹.

Несмотря на хвалебные отзывы друзей, Шевырев, очевидно, не был вполне удовлетворен своими переводами. Возможно, что он не желал предавать огласке затеянный им огромный труд до его полного завершения, во всяком случае, переводы его остались неизвестными, и еже-ли (по примеру Гоголя) не были уничтожены автором, то не исключено, что они будут разысканы будущим исследователем в одном из многочисленных наших рукописных собраний.

Не без влияния Шевырева, интенсивно занимавшегося Данте, с конца 30-х годов Гоголем овладела мечта создать произведение, подобное «Божественной Комедии». В годы жизни в Италии Гоголь много читал Данте ⁴², и в Москве друзья постоянно находили его за чтением «Бо-

³⁹ „Журнал Министерства народного просвещения“, 1837, № 3, стр. 521–522.

⁴⁰ „Письма Н. В. Гоголя“ под редакцией В. И. Шенрока, т. 3, стр. 247–249.

⁴¹ Письмо от 21 сентября 1839 г. См. там же, стр. 251.

⁴² Оh писал 3 июня 1837 г. Н. Я. Прокоповичу из Рима: „После итальянских звуков, после Tacca и Данте, душа жаждет послушать русского..,“ (Собр. соч., т. 11. М., 1952, стр. 247).

жественной Комедии». Идея и план «Мертвых душ», как их мыслил Гоголь, родственны с основной идеей (нравственного совершенствования человека) и планом «Комедии». Как и Данте, Гоголь делит свою поэму на три части; внутренний смысл каждой из них должен был соответствовать дантовским «Аду», «Чистилищу» и «Раю». Ближайшие друзья Гоголя, сравнивая замысел «Мертвых душ» с «Божественной Комедией», выражали сомнение в том, что Гоголю удалось бы, «подобно Данту, довершить свою Divina Comedia Чистилищем и Раем» ⁴³.

В реальной действительности николаевской России великий писатель не увидел возможностей для преодоления безысходности своей первой части. Художническая его взыскательность и совесть не удовольствовались написанным. Гоголь надломился уже на второй части и собственноручно предал огню свое творение.

Россия середины XIX в. представлялась русским писателям лишь мрачным адом на земле. «Эта Россия,- писал Герцен,- начинается с императора и идет от жандарма до жандарма, от чиновника до чиновника, до последнего полицейского в самом отдаленном закоулке империи. Каждая ступень этой лестницы приобретает, как в дантовских Злых Щелях, новую силу зла, новую степень разврата и жестокости» ⁴⁴. Подобным же ощущением проникнута и драматическая трилогия Сухо-во-Кобылина. Не только у Герцена, но и у многих современников «Записки из Мертвого дома» Достоевского также вызывали ассоциации с Дантовым «Адом». «Не следует забывать,- писал Герцен,- что эта эпоха оставила нам одну страшную, своего рода carnieri hor-rendum, которая всегда будет красоваться над выходом из мрачного царствования Николая, как известная надпись Данте над входом в ад». В статье великого демократа «Император Александр I и В. Н. Каразин» (1862) снова читаем: «Русская жизнь стоит леса, в котором Данте заблудился, и дикие бестии такие же есть, даже гаже флорентийских; но нет Вергилия». Впечатления от писем Чаадаева, потрясших всю мыслящую Россию, Герцен сравнивал с тем колоссальным впечатлением, которое в свое время произвело на современников выступление Данте: «Вдруг тихо поднялась какая-то печальная фигура и потребо-вала речи для того, чтобы спокойно сказать свое lasciate ogni speranza».

Один из популярнейших в 40-е и 50-е годы профессоров Московского университета Петр Николаевич Кудрявцев уверял, что «наши симпатии к великому флорентинцу основаны не на одном лишь поэтическом его таланте. В авторе „Божественной Комедии“ мы любим также

⁴³  См. комментарий П. А. Вяземского к адресованному ему письму Гоголя от 11 июня 1847 г.- В кн.: „Письма Н. В. Гоголя“ под ред. В. И. Шенрока, т. 3, стр. 485.

⁴⁴  А. И. Гeрцeн. Собр. соч. в 30 томах, т. 7. М, 1956, стр. 329.

человека и гражданина». В обширной работе «Данте, его поэма и его век», печатавшейся в «Отечественных записках» в 1855–1856 гг. "⁵, Кудрявцев пытается «изучать Данте на родной его почве, посреди обстоятельств его времени». Биографии Данте ученый историк предпосылает обозрение политического и общественного состояния Италии (начиная от Карла Великого и образования Священной Римской империи). Излагая факты по книге Вегеле «Dante’s Leben und Werke. Kulturgeschichtlich dargestellt…» (Jena, 1852), Кудрявцев вносит свои поправки и уточнения, так он не согласен с объяснением немецким дантологом причин гвельфо-гибеллинской распри. Рассказывая о создании приората во Флоренции, он подвергает критическому рассмотрению мнения хронистов Дино Компаньи и Виллани. Не менее подробен экскурс Кудрявцева в литературную историю Италии до Данте, водителями по которой он избрал французских ученых с выраженной католической тенденцией — Фориеля и Озанама ⁴⁶.

Творчество Данте периода нового сладостного стиля представлено русским историком в сильно окатоличенном виде. Обстоятельство это немаловажно — оно помогает нам выяснить генезис некоторых упорно повторяющихся идей в разных по времени работах о Данте А. Н. Ве-селовского, ученика Н. Кудрявцева.

В 1842 г. был издан первый полный русский перевод «Ада», исполненный в прозе Е. В. Кологривовой (под псевдонимом Фан-Дим), женщиной весьма образованной и одаренной (1809–1884). Перевод ее был тотчас же замечен и получил высокую оценку Белинского, Плетнева и проф. Кирпичникова. Проза Кологривовой отличается ясностью и сжатостью, переводчица очень бережно относится к тексту оригинала и старается сохранять конструкции итальянских фраз. Этого нельзя сказать о ее стихотворных пробах, как, например, эпизода Уголино: не обладая большим поэтическим даром, она подпадает под власть современной поэтики средней руки, не будучи в силах подняться до уровня поэтов пушкинской плеяды.

За «Адом» Кологривовой последовали многочисленные полные и частичные переводы поэмы Данте. Лучшим из переводов XIX в. был признан труд Дмитрия Мина, выдержавший длительное испытание временем — в течение почти целого столетия, до появления текста М. Лозинского он оставался наиболее читаемым переводом «Божественной Комедии».

⁴⁵ "Отечественные записки", 1855, т. С, стр. 1–34; т. CI, стр. 1–40; 1856, т. CV,  стр. 7–126.

⁴⁶Кудрявцев пользовался посмертно изданными записями лекций Фориеля’ С. Faurie1. Dante et Ies origines de la langue et de la litterature italiennes. Paris, 1845, и книгой Озанама: Оzanam. Dante et la philosophie catholique. Paris, 1845.

Д. Е. Мин, начавший печатать свои переводы с 50-х годов XIX в., не был профессиональным литератором. Он занимал кафедру судебной медицины в Московском университете, где был также некоторое время проректором, ректором и попечителем. Мин основательно знал четыре западноевропейских языка, а также древние. В образец себе он избрал Филалета, но отказался от его белых стихов. Влияние Филале-та, Витте и еще двух-трех немецких ученых чувствуется главным образом в комментариях Мина, терцины же его следуют правильному итальянскому строю. С 1853 г. «Ад» Мина выходил несколько раз, в 1855 г. появилась первая песнь «Чистилища», и, наконец, все три части были изданы в 1874–1879 гг. Целиком «Божественная Комедия» увидела свет уже после смерти переводчика в издании Суворина 1902 г.

Мин бережно относился к слову, был даже порой педантично строг, но ему не хватало того поэтического полета, который претворяет переводное и делает его отечественным, как часто случается у Лозинского.

Работая над текстом Данте, Мин показал стихотворное мастерство, намного превышающее его предшественников, например, Павла Катенина, чьи опыты перевода в стихах нескольких эпизодов из «Ада»⁴⁷ получили одобрительный отзыв Пушкина. Итальянские терцины русские поэты поначалу переводили на французский манер. Это объяснялось тем, что долгое время Данте читали в России главным образом по-французски, и для уха русского читателя французская манера была привычней. В своих переводах из Данте Катенин колебался между французской и итальянской манерой, но в конце концов одолела итальянская.

В переводческой технике Мина галльское влияние уже совершенно изжито. Сравним начало первой песни «Ада» у Катенина с переводом Мина.

Путь жизненный пройдя до половины,
Опомнился я вдруг в лесу густом,
Уже с прямой в нем сбившийся тропины.

Есть что сказать о диком лесе том,
Как в нем трудна дорога и опасна;
Робеет дух при помысле одном.

Нетрудно заметить, что «mi ritrovai» оригинала нельзя перевести, как Катенин, словом «опомнился», что «робеет дух при помысле

⁴⁷ Напечатаны в книге Катенина „Сочинения и переводы в стихах“, ч. 2. СПб., 1832.

таком» едва ли не отсебятина, но главное — построение тяжело, фразы сбивчивы, ритм неверен. Мин лучше, но и у него в начальных стихах чувствуется недостаточный переводческий навык:

На полдороге нашей жизни трудной
В неведомый и темный лес вступил,
Утратив путь прямой в дремоте чудной.

Ах, тяжело сказать, как страшен был
Сей лес густой, столь лютый, задичалый,
Что в мыслях он мой страх возобновил!..

Мин долго и тщательно обрабатывал свои переводы, и каждое новое его издание представляло собой новую редакцию текста. К числу его удач следует отнести эпизод Франчески да Римини из пятой песни «Ада»:

Любовь любить нам любящих велела
И так меня с ним страстью увлекла,
Что, видишь, я и здесь не охладела…

Однажды мы, в миг радости, читали,
Как Ланчелот любовью скован был.
Одни мы были и беды не ждали…

Так говорила тень; меж тем другая
Так горько плакала, что наконец
Я обомлел, как будто умирая,

И пал без чувств, как падает мертвец.

К началу XX в. ощущение разрыва между уровнем и возможностями русской поэзии и качеством перевода Мина усилилось, все сознавали необходимость нового перевода, выполненного большим поэтом ⁴⁸. Отдавая должное трудам Мина и их значению для своего времени, Валерий Брюсов подверг их глубокому и всестороннему рассмотрению. В предисловии к своему переводу первой песни «Ада», которая, как думал поэт, была лишь началом задуманного им большого труда по переводу всей первой кантики «Божественной Комедии», Брюсов писал: «Перевод Д. Мина, начатый в 1844 г. и законченный лишь в 1885 г., перед самой смертью переводчика, бесспорно, труд не только добро-

⁴⁸Это чувствовали уже многие читатели Мина. М. Пинто, обращаясь в конце 60-х годов к будущим русским переводчикам „Божественной Комедии“, призывал их следовать Пушкину и учиться у великого русского поэта мастерству и проникновению в характер Дантовой поэзии.

совестный, но в полном смысле самоотверженный, истинный подвиг жизни. Переводчик по многу раз перерабатывал каждую терцину, переделывал заново песни, давно напечатанные и вошедшие в школьные хрестоматии, до самой смерти исправлял свой перевод, стараясь не отставать от новейших завоеваний дантологии. Тем не менее труд Мина нас решительно не удовлетворяет. Д. Мин был, несомненно, усердный труженик, по-видимому, хороший знаток Данте, пожалуй, искусный и опытный версификатор, но вряд ли поэт. И это одно служит смертным приговором его переводу».

Далее Брюсов указывает на то, что Мин обеднил подлинник, сумев сохранить лишь часть его образов и выражений, что в переводе утрачены оттенки мысли и сложность дантовских построений. С другой же стороны, ради рифмы и размера переводчик многое добавлял, и эти добавления, как правило, не в стиле Данте и всегда излишни. «Не передан и стиль подлинника, энергичная, сжатая и свободная речь Данте. …Совсем не воспроизведена в переводе звуковая сторона стиха. В переводе Мина вся звукопись оригинала, все его аллитерации, анафоры, внутренние созвучия, вся „словесная инструментовка“ пропала. Стих перевода звучит глухо и однообразно, и между содержанием стиха и звуками слов нет никакого соответствия. Столь же однообразны и скудны рифмы перевода, тогда как словари дантовских рифм показывают изумительное разнообразие рифмовки во всех частях „Божественной Комедии“. Вялая речь, однотонный стих, бедные рифмы отнюдь не дают художественного впечатления; робость метафор, бледность образов, натянутость выражений перевода весьма слабо напоминают яркость подлинника». Естественно, продолжает Брюсов, что у русского читателя создается совершенно превратное впечатление о «Божественной Комедии» как произведении скучном и безнадежно устарелом, а не как о памятнике вечно живого и всегда молодого искусства, создании великого художника, гений которого сквозит в каждой написанной им терцине. Брюсов совершенно справедливо полагает, что русский стихотворный перевод поэмы раньше всего другого должен быть художественным произведением. Брюсов был убежден, что поэма Данте вполне переводима на русский язык, который достаточно богат и разработан, и что каждый стих «Божественной Комедии» вполне мо-жет вместиться в один русский стих .

С этим же убеждением приступил к работе над поэмой Данте в конце 30-х годов М. Лозинский.

Как мне говорил Вячеслав Иванов во время наших бесед в Риме, между поэтами-символистами в начале XX в. было договорено, что

⁴⁹ Автограф Брюсова хранится в Рукописном отделе Гос. б-ки им. В. И. Ленина. Опубликован Св. Бэлзой в сб. «Данте и славяне», стр. 81–93.

«Божественную Комедию» они переведут коллективно: Брюсов — «Ад», а Иванов — «Чистилище» и «Рай». План этот оказался не до конца осуществленным. От Брюсова осталась только I песнь «Ада», впервые увидевшая свет лишь в 1955 г., и начало III песни.

Автору настоящей монографии довелось слышать в чтении Вячеслава Иванова одну из песен «Рая», переведенную со свойственными метру русского символизма торжественностью, архаичностью и поэтической силой. Об издании в СССР ивановского перевода «Рая» хлопотал А. М. Горький, писавший об этом из Италии в 1929 г. президенту Государственной Академии художественных наук П. С. Когану. К сожалению, дантовские переводы В. Иванова до сих пор остаются в рукописи.

Но вернемся в XIX век. Вслед за Мином в конце века появилось еще несколько полных переводов «Божественной Комедии» Д. Минаева, А. Федорова, М. Горбова и Н. Голованова. Минаев совершенно лишен переводческого таланта, стих его тяжел, а культура весьма ограниченна. У этого доморощенного переводчика, не слишком обременявшего себя правилами версификации, нередки строфы, представляющие жалкое подобие «терцины», как, например:

Об этом царстве вечно-ледяном,
Где стихла человеческая злоба,
Меня доводит часто до озноба (?!)

Когда по дну спускались глубже мы
Я трепетал за каждый шаг невольно
От холода и безрассветной тьмы (?)

(«Ад». XXVII, 106–111)

Издание Минаева (1879), по-купечески роскошное и безвкусное, с золотым обрезом и рисунками Доре, посвящалось «Великому князю и наследнику Александру Александровичу». В начале минаевского перевода терцины еще кое-как, хромая, идут друг за другом, но строй их строгий, видимо, безмерно утомлял переводчика, и чем дальше, тем перевод становится беспорядочней и хуже. Приходится удивляться, читая в «Краткой литературной энциклопедии» (М., 1964) в статье о Данте Н. Г. Елиной, что «лучший в XIX в. стихотворный перевод Д. Минаева, несмотря на некоторую тяжеловесность, не утратил своего значения и поныне»(!).

Много хуже Минаева (если в плохом существуют градации) перевод А. П. Федорова (1893–1894). Федоров’ решил, что 11-сложный стих для передачи огромной поэмы излишне затруднит переводчика, и обратился к 8-сложному амфибрахию. Перевод начат терцинами, но и в строфике и в ритмике Федорова число срывов нарастает к концу. В на-

стоящее время этот опус может рассматриваться только как чудачество невежественного человека.

Так выглядит в интерпретации Федорова эпизод Франчески:

Но если с участьем желаешь,
Узнать ты источники бед,
Хоть плача, тебе расскажу я. 

Читали мы книгу, поэт,
Как пылкий герой Ланчелотто
Способен безумно любить.

Сначала заставила книга
Стыдливо нас взор опустить,
Но после едва лишь прочли мы,

Герой как Жиневру любил,
Он обнял меня горячо так
И страстно тогда целовал…

О книге забыли тогда…
Пока говорила Франческа,
Другой дух так страшно рыдал.

Что я от участья и скорби
Как труп бездыханный упал.

(«Ад», V, 121–140)

Перевод этот, нашедший себе читателей (первое издание было быстро раскуплено и выпущено второе), говорит о падении поэтического вкуса и полном пренебрежении стихотворной техникой. Вот как передана встреча Вергилия с трубадуром из Мантуи в «Чистилище»:

Воскликнул Матуец (!) Сорделло:
Я сын этой самой земли.
И тут они оба взаимно
Друг друга в объятья приняли.

(«Чистилище». VI. 73–75)

Подобными же виршами а ля Козьма Прутков переложена и знаменитая инвектива Данте:

Увы тебе, юдоль страданья,
Италия наша, раба!
О! Ты не царица народов,
А дом лишь разврата, пока.

(«Чистилище». VI, 76–18)

Федорову принадлежит и первый русский перевод «Новой Жизни» (1895), который он сопроводил собственными примечаниями. Сколь мало соответствовал Федоров принятой им на себя роли переводчика и толкователя Данте, свидетельствует хотя бы ханжеское его объяснение, почему он решился сокращать текст оригинала: «Во второй строфе канцоны „Donne che avete“ выпущено десять строк, в которых автор приписывает Беатриче столь божественные свойства, что мы сочли необходимым вычеркнуть эту поэтическую вольность, считая ее оскорбительной для религиозного чувства истинного христианина»(!). Приходится удивляться, что русский читатель, знакомившийся с Данте в подобных полуграмотных переложениях и адаптациях, не утратил интереса к творчеству великого поэта Италии. Вот как выглядел один из изящнейших сонетов «Новой Жизни» в переводе Федорова:

Душе влюбленной пламенно и страстно
И сердцу нежному, до коих бы дошла

Лишь песнь моя, — привет им шлю всечастно
Во имя бога их, Амура, я всегда!

Треть времени, когда так небо ясно
И звездно, вся уже прошла, (?)
Как предо мной Амур предстал… Ужасно,
Лишь вспомню я о нем едва.

В руке Амур, весь радостью сияя,
Сжал мое сердце, как дитя, играя (?)
В объятьях он Жену держал…

От сна ее тихонько пробуждая
И сердцу бедному во всей красе являя,
Он, плача, прочь вдруг убежал.

Перечитывая неудачные опыты переводчиков конца XIX в., мы снова убеждаемся в истинности слов Белинского, который в рецензии на прозаический перевод Фан-Дима писал, что переводить Данте в стихах было бы возможно, лишь обладая «огромным поэтическим талантом», а в статье о Пушкине уверял, что «переводы из Данта, еще более диссертаций, добили его (Данте.- И. Г.-К.) на Руси» 50.

Серьезнее были попытки М. Горбова (1892), переложившего «Божественную Комедию» ритмической прозой, и стихотворный перевод Н. Голованова (1865–1902). Переводы Мина и Минаева продолжали переиздаваться в начале XX в., но издатели, полагая, что для чте-

⁵⁰В. Белинский. Полное собр. соч., т. V, стр. 270.

ния широкой публикой они трудноваты, решили выпустить перевод более легкий и доступный и поручили эту работу Ольге Чюминой, небезызвестной поэтессе и переводчице. Она бойко перевела «Ад» со свободной рифмой, современным русским языком и имела значительный успех. Однако критика показала, что за незнанием итальянского поэтесса обратилась к какому-то французскому, очевидно прозаическому, переводу (на это указывают офранцуженные итальянские собственные имена и названия, например, Перуз вместо Перуджи и пр.). Только в советское время был сделан талантливый и квалифицированный поэтический перевод поэмы Данте, осуществленный по инициативе А. М. Горького.

Первая отдельная книга о Данте, написанная в России, представляет извлечение из лекций по истории итальянской литературы, читанных в Петербургском университете в 60-е годы итальянским эмигрантом Микеланджело Пинто⁵¹. Талантливый ученый и блестящий лектор. Пинто принадлежал к плеяде революционно настроенных итальянских литературоведов и публицистов эпохи Рисорджименто. Он следует Уго Фосколо, который признавал в Данте не только творца общенародного итальянского языка и поэта, «но и великого гражданина, преобразователя и предвозвестника лучших времен». Как у большинства дантоведов-гарибальдийцев, у Пинто преобладает интерес к политическим проблемам творчества Данте. Он говорит только о «Монархии» и «Божественной Комедии», причем последняя представляется им, как «поэма по преимуществу историческая». Цель всей жизни и творчества Данте заключалась, по его мнению, «в религиозной и гражданской реформе и в политическом возрождении Италии». Книгу Пинто «Данте, его поэма и его век» отличает ярко выраженная антипапская направленность. Непонимание поэмы флорентийца в продолжении нескольких столетий Микеланджело Пинто объясняет кознями комментаторов, приверженцев папской власти, которые намеренно искажали мысли поэта и всеми силами пытались скрыть от читателей истинный смысл «Божественной Комедии».

Несправедливое осуждение Данте на родине открыло в Италии «период мученичества за мысль, оставивший кровавый след в истории развития человеческого ума и науки». За ним последовали многие другие жертвы, окончившие свои дни в изгнании, на плахе или в заточении: Макиавелли, Савонарола, Кампанелла, Бруно, Ванини, Галилей, Бек-кариа, Пеллико. Пинто подробно анализирует политические воззрения

⁵¹ Новые сведения о Пинто, относящиеся к годам его пребывания в России, сообщаются в статье М. П. Алексеева «Микеланджело Пинто. Несколько данных к его характеристике по русским источникам».- В кн.: «Studi in onore di Ettore Lo Gat-lo e Giovanni Maver». Roma, 1962, p. 23–41.

Данте, пытаясь снять с поэта обвинения в том, что он будто бы изменил своей партии и призывал императора-чужеземца. «Нам кажется,- пишет Пинто,- вернее было бы сказать, что его партия изменила самой себе и своему назначению… Данте же прежде всего желал видеть свое отечество счастливым и благоустроенным и для этого жертвовал всем. Сама история берет на себя труд его оправдать». Пинто преодолел чрезмерный национализм критиков Рисорджименто, в политической доктрине Данте он видел элементы не только национально-итальянские, но и всечеловеческие. «Ум, столь всеобъемлющий и проницательный, как ум Данте,- писал Пинто,- устроивая судьбу своего отечества, не мог смотреть на него, как на отдельный член общества, не связывая его частных интересов с интересами всего образованного мира. Он предвидел, что в будущем сношения между державами сделаются теснее, способы сообщения легче и быстрее, ассоциации и союзы прочнее, нравы однообразнее, религия терпимее, люди менее односто-ронни и эгоистичны — одним словом, все будет клониться к сближению, к взаимному соглашению и единомыслию. Данте сознавал, что за местной политической организацией и за национальной конституцией одного народа есть нечто иное, к чему должны стремиться люди; он понимал, что политике следует подчиниться образованию и что выше нации стоит человечество. И потому, начертывая план своей политической системы, он раздвинул ее предел и дал ей общечеловеческое значение. Проповедуя единство Италии, уважая автономию наций, он не упускал из виду прогрессивного хода цивилизации и ожидал в будущем всемирной федерации… Данте думал разрешить задачу общественного устройства системой рационального равновесия, основанного на монархической верховной власти и на национальной независимости, обеспеченных с одного конца земли до другого взаимными гарантиями. Он оставляет различным нациям автономическую форму, им наиболее свойственную, и ставит вне их силу, противящуюся нарушению установленного порядка и враждебную местным честолюбиям и могущим из них возникнуть реформам» ⁵².

Советский историк В. Э. Грабарь резюмировал систему политических воззрений Данте словами ⁵³, близкими к М. Пинто, распространявшему среди русских студентов весьма передовые для своего времени идеи.

Немаловажным представляется нам и то обстоятельство, что в книге Пинто мы не найдем религиозных уклонов Мандзони и его многочисленных приверженцев. В лекциях итальянца нельзя не почувствовать

⁵²М. Пинто. Исторические очерки итальянской литературы, извлеченные из лекций. Данте, его поэма и его век. СПб., 1866, стр. 171–172.

⁵³См.: В. Э. Грабарь. Священная Римская империя в представлении публицистов XIV века.- «Средние века», т. I. М., 1942, стр. 90–92.

также отзвука идей русских революционеров-шестидесятников с их обостренным восприятием политической проблематики литературы.

Пробелы в отечественной дантиане в какой-то степени восполнялись своевременной и хорошо поставленной информацией о дантовед-ческой литературе, выходившей на Западе. Русские журналы охотно печатали рецензии и обзоры трудов зарубежных дантологов, а с 50-х годов и переводы из них. Так, например, в первой книжке «Современника» за 1856 г. был помещен перевод главы о Данте из только что вышедшей в Лондоне книги Т. Карлейля «Герои, культ героев и героическое в истории», сделанный В. Боткиным. Русские переводчики сопровождали свои издания «Божественной Комедии» научными материалами, главным образом немецкими. Благодаря Д. Мину в России стали известны труды Филалета и Витте. С начала 80-х годов были переведены на русский язык книги о Данте Вегеле (1881), Симондса (1893), Кардуччи (1898), Скартаццини (1905), Федерна (1911), Фла-мини (1915), а также содержавшие обширные главы о Данте истории итальянской литературы Гаспари (1895), Оветта (1909) и Бартоли (1914).

Русские популяризаторы творчества Данте обнаруживают большую-начитанность в новинках зарубежной дантианы. С использованием новейших работ написаны статьи В. Лесевича «Данте как мыслитель» ⁵⁴ и глава о Данте Болдакова в «Истории западноевропейской литературы» Корша и Кирпичникова.

В 1891 г. был издан отдельной книгой литографированный курс лекций о Данте ординарного профессора Московского университета Н. И. Стороженко. Главное его достоинство — историчность, являющаяся вообще характерной для работ русских дантоведов, Стороженко-дает краткое введение в дантологию, показывая, как в течение веков изменялось толкование круга идей «Божественной Комедии». По его мнению, для правильного понимания поэмы надо прежде всего прислушаться к тому, как объяснял ее сам автор в письме к Кан Гранде, и принять его систему многосмысленного толкования. Но помимо четырех смыслов, в поэме присутствует еще элемент личный, о котором Данте в послании к делла Скала не говорит. Между тем именно это сознание своей индивидуальности, необычное для средневекового автора, сделало возможным, что поэт «призывает на всемирный суд не только современное общество, но и все человечество во имя своего личного, религиозного, нравственного и политического идеала». С культурной точки зрения главное в поэме Данте ее связь с классической культурой. В отличие от А. Н. Веселовского Стороженко видит в Данте

⁵⁴ «Знание», СПб., 1874, № 6, стр. 1–26; № 7, стр. 1–22.

гуманиста: в поэме «ярко горят первые лучи Возрождения классической древности», инициатором которой явился Данте.

Слабой стороной книги является отсутствие сколько-либо удовлетворительного анализа эстетических особенностей произведений Данте. «Божественная Комедия» воспринимается Стороженко как музыкально однообразная, форма терцин кажется ему ритмически скудной. «Чистилище» и «Рай» содержат много темных и совершенно непонятных мест, переполненных схоластической ученостью. Главное внимание в лекциях уделено «Божественной Комедии» и «Новой Жизни», прочие произведения почти не разбираются. В настоящее время лекции Стороженко представляют только историографический интерес.

Первым русским итальянистом, чьи труды стали достоянием не только отечественной, но и мировой науки, был А. Н. Веселовский. С конца 50-х годов и до 1867 г. молодой исследователь работал в Италии, т. е. он провел в ней годы, отмеченные чрезвычайно интенсивным интересом к Данте в связи с близившимся юбилеем. Именно в эти годы •были написаны основные работы Веселовского, стяжавшие ему славу лервого русского дантолога. Обширную эрудицию, удивлявшую современников, Веселовский приобрел в итальянских библиотеках, и это определило в значительной степени ее особенности: основной фонд знаний русского ученого составили труды итальянских и французских дан-тологов, немецкую школу он знал хуже ⁵⁵.

Уже в первой статье Веселовского о Данте, опубликованной в «Отечественных записках» за 1859 г. и представляющей рецензию на книгу Гартвига Флото⁵⁶, молодой ученый сформулировал требование исторического подхода к творчеству Данте, которое станет ведущим в его исследованиях итальянской литературы. Главный упрек, который адресует Веселовский немецкому дантологу — антиисторизм: «Он как-то не совсем твердо стоит на исторической полосе. Он, пожалуй, и не знает, что в творениях Данте не все сделал сам Данте, много сделал и век, что писателя никак не отделишь от современности». Последняя идея получит впоследствии развитие в работах Веселовского, в которых «век» порой будет затмевать самого Данте.

Столь характерный для русских дантоведов интерес к политической и социальной проблематике творчества Данте сказался более всего в рецензии Веселовского на книгу Цамбони «Эццеллини, Данте и рабы» ⁵⁷,

⁵⁵Именно «недостатком их в итальянских библиотеках» объясняет сам Веселовский почти полное отсутствие в своих ранних работах ссылок на германских дантоведов. См. авторское примечание к статье «Данте и символическая поэзия католичества» (Собр. соч., т. 4, стр. 63).

⁵⁶Н. F1оtо. Dante Alighieri, sein Leben und seine Werke, Stuttgart, 1858.- См. «Отечественные записки», СПб., 1859, ч. 21, т. 125, отд. IV, стр. 44–52.

⁵⁷F. Zamboni. Gli Ezzelini, Dante e gli Schiavi. Firenze, 1864.

которую ученый включил почти целиком в свою большую работу об источниках «Божественной Комедии» ⁵⁸.

Работа Цамбони, представляющая комментарий к одному эпизоду IX песни «Рая», привлекла Веселовского как попытка исторического объяснения социальных проблем XIII в., и среди них одной из самых сложных — о положении крестьянства в Северной Италии и отношении городских коммун к освобождению крепостных. Именно в подобных истолкованиях, по мнению Веселовского, нуждается дантология, уставшая от ложного аллегоризма.

В качестве корреспондента газеты «Санкт-Петербургские ведомости», аккредитованного специально на дантовские празднества (что говорит о большом интересе к ним русской общественности), Веселовский напечатал в майском номере газеты за 1865 г. обширную статью о проведении юбилея ⁵⁹.

Статья «Данте и мытарства итальянского единства» принадлежит к наиболее острым публицистическим выступлениям русского ученого, которого мы привыкли представлять в ореоле некоей академической отрешенности от злобы дня. Прежде всего надо отметить почти враждебный в отношении характера юбилейных торжеств в Италии тон статьи. Веселовский усиленно подчеркивает, что праздник, от которого был отстранен народ, превратился в торжество самодовольной итальянской буржуазии и туринского королевского правительства, воспевающего свои объединительные подвиги. «Он был государственный в полном смысле слова, полный аллюзий на политические вопросы дня и на преимущества туринской политики». Миф о Данте, модернизация его официозными публицистами непереносимы для Веселовского-историка и вызывают у него возмущенное восклицание: «Знают ли эти процессии из разных городов, идущие к памятнику на Санта Кроче, что этот человек, когда он еще не был в мраморе, призывал в Италию немецкого императора?» Но требуя, чтобы к Данте относились «не как к идеальному типу, государственному трибуну, предстателю за итальянское единство», а как к человеку XIII столетия, Веселовский вдается в другую крайность, отрицая вообще Данте-политика и какую-либо филиацию его политических идей.

В статье 1865 г. Веселовский сформулировал свое кредо, которому он остался верен во всех без исключения своих работах о великом флорентийце: «Мы представляем себе его певцом католической космогонии, с задумчивым взором, полным неземных видений, как изображен он в известной картине Ари Шеффера [картине довольно посредственной.- И. Г.-К.]. Политик он был плохой, звал в Италию Генриха VII и 

⁵⁸  „Вестник Европы“, СПб., 1866, т. 4, отд. I, стр. 152–209.

⁵⁹  „Санкт-Петербургские ведомости“, 21 мая 1865 г., стр. 1–2.

полон был гибеллинских предубеждений». Политическую деятельность Данте ученый признает «самой слабой его стороной, произведенной временным упадком сил, отсутствием других надежд и грешною злобой, которую так односторонне в нем идеализировали, забыв все, что было в нем лучшего [?!],- певца Беатриче и загробного мира». Как реакцию на модернизацию Данте итальянской буржуазно-националистической критикой следует расценивать и утверждение Веселовского, что «Божественная Комедия» представляет собой «ультракатолическое выражение средних веков».

Основные идеи своей публицистической статьи Веселовский повторит и в обстоятельном научном исследовании «Данте и символическая поэзия католичества», также написанном во Флоренции в 1865 г. «Божественная Комедия» — «гигантский аккорд, в котором замерла эпическая симфония средневекового католичества». Здесь снова находится обширный пассаж о дантовском мифе, создававшемся на протяжении столетий: Данте «поочередно становился еретиком, революционером, рьяным защитником единой Италии — всегда по требованию времени». В противовес этому Веселовский выдвигает требование об изучении века Данте — XIII века. Самое это требование было, безусловно, передовым, чего нельзя сказать о том, как именно представлял себе русский ученый XIII век. Именно это его представление — самое уязвимое место в системе взглядов Веселовского на Данте и средние века. Он становится в резкую оппозицию к тем ученым, которые пытаются найти в XIII в. начало перелома, в нашей современной терминологии именуемое Предвозрождением. Он возражает против рождающегося в науке представления о XIII веке как эпохе «бурной, ломающейся, скептической», рисуя картину еще пребывающего в неподвижности столетия, «не совлекшего с себя ветхого человека, века легендарного, религиозного, готического», который никоим образом не может считаться предвестником Реформации. Веселовский не отрицает, правда, в XIII в. элементов протеста, политического, социального, коммунального, но не считает их началом крупных сдвигов, а лишь явлениями спорадическими, после которых «всегда возможно возвращение к старому».

Восстававший против односторонности в исторических исследованиях, в своем подходе к личности и творчеству Данте Веселовский не был от нее свободен. При широте взглядов и огромности эрудиции Веселовского нас неприятно поражает его предвзятое и обуженное восприятие Данте. Интересуясь главным образом "легендарной основой «Божественной Комедии» и привлекая для выяснения ее большое количество фактов, ученый не смог преодолеть узости и ограниченности истори-ко-позитивистской школы. Мы тщетно будем искать в работах Веселовского анализа политических, лингвистических и философских проб-

лем творчества Данте, так же как подробностей его биографии. Страдая гиперкритицизмом, отличавшим позитивистское направление в науке, Веселовский просто отрицал достоверность большинства сведений о жизни поэта, также как отвергал подлинность почти всех писем флорентийца.

В исследовании «Данте и символическая поэзия католичества» преимущественный интерес сосредоточен на генезисе сюжета «Божественной Комедии». Статья, очевидно, была задумана как продолжение исследований Ф. Оэанама, с трудами которого Веселовского еще на студенческой скамье познакомил проф. П. Кудрявцев; в статье всякий раз указывается, когда приводимые материалы получены в результате собственных разысканий автора и отсутствуют в трудах французского ученого.

Новым в трудах Веселовского было привлечение византийских средневековых легенд и сказаний, либо же славянских, сохранивших утраченные византийские версии. Цель своих сравнительных штудий Веселовский видел в том, чтобы привязать идею «Божественной Комедии» к космогоническим идеям католичества.

Дальнейшие исследования Веселовского о Данте⁶⁰ продолжались в этом единственном направлении: выяснении места Дантовой поэмы среди средневековой литературы загробных хождений, причем центр все более перемещался в область сравнительного их изучения (с привлечением новых, восточных источников). Именно этот аспект преобладает и в курсе лекций, читанных Веселовским в 1887–1888 г. на Высших женских курсах и названном «Введение в „Божественную Комедию"» ⁶¹и в его лекциях по теории поэтических родов в их историческом развитии (1881–1882). В части первой «Очерки истории эпоса» читаем: «В истории художественного эпоса были два момента, когда человек схватывал идею общего развития: это Данте, схвативший идею католицизма, и Ариосто, который разработал идею рыцарства… Шире этих двух идей ни один поэт не захватывал».

Итогом 35-летних дантовских штудий Веселовского явилась популярная статья, написанная в 1893 г. и дважды напечатанная в Энциклопедических словарях Брокгауза и Эфрона ⁶².

Здесь Веселовский продолжает настаивать на «архаизме общественных и политических взглядов Данте», воспринимая великого поэта как

⁶⁰ «Нерешенные, нерешительные и безразличные дантовского Ада» («Журнал Министерства народного просвещения», 1888, ноябрь, стр. 87–116) и «Лихва в ле-ствице грехов у Данте» (там же, 1889, октябрь, стр. 267–272).

⁶¹ Литографированная рукопись их микрофильмирована Гос. библиотекой им. В. И. Ленина.

⁶²Т. 10, 1893, стр. 113–119 и «Новый энциклопедический словарь», т. 15, стр. 545–554.

нечто застывшее и монолитное, не изменявшееся в разные периоды жизни. "Данте был человек строго религиозный и не пережил тех острых нравственных и умственных колебаний, отражение которых видели в «Пире». Гиперкритицизм Веселовского, с годами усиливавшийся, торжествует и в этой статье, превосходя даже самого скептического из дантологов XIX в. Скартаццини. Но выводы из прежних своих сравнительных штудий Веселовский резюмирует несколько иначе. Он отмечает, что «реальные образы Данте далеко за собой оставили обветшалые образы легендарных видений», и говорит о том, как «преобразовалась схема загробных хождений в руках Данте, может быть единственного из средневековых поэтов, овладевшего готовым сюжетом ⁶³ не с внешнелитературной целью, а для выражения своего личного содержания».

Веселовский упорно поворачивает Данте лицом в прошлое, утверждая, вопреки некоторым ранним своим суждениям , что, «недовольный современностью», Данте искал ей «обновления в нравственных и общественных нормах прошлого». Эти ошибочные идеи А. Н. Веселовского были усвоены и некоторыми советскими историками литературы старшего поколения (Фриче, Дживелегов) и бытовали в нашей науке едва ли не до начала 50-х годов.

Из школы А. Н. Веселовского вышло несколько крупных русских итальянистов начала века, с именем которых связаны и первые шаги послереволюционной русской дантологии.

В 1905–1906 гг. начал со своими студентами штудии трактата Данте «Монархия» И. М. Гревс, который вел специальный семинарий в Петербургском университете и на Высших женских курсах. Семинарий этот продолжил свою работу и в начале 20-х годов. Результатом многолетних штудий Гревса явились две его статьи о «Монархии» ^б5, одна из которых была напечатана при советской власти, а также рукопись

⁶³ Утверждение, что Данте получил от своих предшественников, в особенности от монтекассинского монаха Альберика, почти готовый сюжет своей поэмы, представляется нам неверным; оно находится в зависимости от свойственного Веселов-скому (вслед за мифологической школой) преувеличения роли народного начала и предания в средневековых литературах и преуменьшения в них значения личного творчества.

⁶⁴ Как, напр., в статье 1870 г. «Взгляд на эпоху Возрождения в Италии», где находим замечание о том, что «такое объективное создание, как „Божественная Комедия“, возможно только на развалинах прошлого, с которым сознание уже порешило». К сожалению, эта вскользь высказанная мысль не получила развития в работах А. Н. Веселовского, посвященных Данте и исходящих из совершенно иных посылок.

⁶⁵ И. М. Гревс. Когда написан был трактат Данте «О монархии»?-В кн.: «Николаю Ивановичу Карееву ученики и товарищи по научной работе». СПб., 1914, стр. 354–385.

(неизвестно где находящаяся) коллективно выполненного перевода трактата.

Ученик А. Н. Веселовского В. Ф. Шишмарев в 1909 г. вел, также в Петербургском университете, семинар по «Новой Жизни». Слушателями этого семинара были проф. М. И. Ливеровская и Вл. Б. Шкловский, первые послереволюционные переводчики Данте: Ливеровская в 1918 г. издала «Новую Жизнь» и Шкловский в 1922 г. — трактат «О народной речи». Не исключено, что где-либо существуют записи этих семинаров⁶⁶. Вообще неизданная русская дантиана еще ждет исследователей. Так, следовало бы разыскать стенограммы лекций замечательного нашего ученого Ф. И. Буслаева. Буслаев пережил в 60-е годы серьезное увлечение Данте, совпавшее с его поездкой в Италию. Памятником его занятий остался курс о Данте, прочитанный в Московском университете. Рукопись с записью его лекций была передана на хранение в Румянцевский музей, судьба ее в настоящее время неизвестна. Подлежит обследованию и архив издательства символистов-"Мусагет", где могут находиться ненапечатанные переводы из Данте Вяч. Иванова и Эллиса.

Влиянием Данте отмечено творчество двух самых крупных поэтов русского символизма, Александра Блока и Валерия Брюсова, связующих две эпохи культуры, старую и послереволюционную. Для генезиса стихов Блока о Прекрасной Даме творчество Данте не менее важно, чем Владимира Соловьева, Гёте и Петрарки.

Дантову «Новую Жизнь» Блок прочел, конечно, не в скверном переложении Федорова, а в каком-нибудь французском или немецком переводе, вернее всего, что в его руках был Каннегиссер, весьма в России распространенный. Приведем убедительный пример, говорящий о влиянии раннего Данте на молодого Блока; исходя из Данте Блок развивает собственные вариации, в которых все же явственно ощутим дантовский текст. В начале XXX главы «Новой Жизни» читаем: "Когда она покинула этот век, весь упомянутый город предстал глазам, как вдовица, лишенная всякого достоинства. Еще исходя слезами в опустошенном городе, я написал к земным владыкам о его состоянии, взяв следующее начало у Иеремии: «Quomodo sedet sola civitas» (Как одиноко сидит град…). В воображении Данте смерть Беатриче превращается в событие, горестное для всей Италии, для всего мира; без прекрасной дамы Флоренция «утеряла свое достоинство и славу». Данте обращался не только к «главенствующим своего города», но ко всем земным владыкам — principi della terra, под terra подразумевается mondo — мир.

⁶⁶ Примеч. ред По воспоминаниям участника этих семинаров академика В. М. Жирмунского, на них занимались исключительно изучением и анализом староитальянского языка.

Письмо начинается цитатой из книги пророка Иеремии, которая является как бы эпиграфом к последней части «Новой Жизни». В начале 1903 г. в книге «Распутья» Блок писал:

В посланьях к земным владыкам
Говорил я о Вечной Надежде.
Они не поверили крикам,
И я не такой, как прежде…

И только одна из мира
Отражается в каждом слоге…
Но она — участница пира
В твоем, о боже, чертоге.

Последняя строфа также восходит к тому месту Дантовой «книги памяти», где говорится о Беатриче, участнице пира в чертогах божества:

И с удивленьем на нее взирая,
Ее в обитель рая
Владыка вечности к себе призвал.

Образ самого Данте появляется в итальянских стихах Блока. В Равенне, тихом городе старых соборов и усыпальниц, Блока обступают воспоминания:

Почиет в мире Теодорих
И Дант не встанет с ложа сна,
Где прежде бушевало море,
Там виноград и тишина.

Данте для Блока — прежде всего поэт «Новой Жизни», таково было его юношеское впечатление, оставшееся на всю жизнь.

Лишь по ночам, склонясь к долинам,
Ведя векам грядущим счет,
Тень Данте с профилем орлиным
О Новой Жизни мне поет.

Можно было бы ожидать, что Блок когда-нибудь обратится к последним песням «Чистилища» и «Раю», к явлению и торжеству Беатриче. Но после «Новой Жизни» Блоку сильнее всего запомнился «Ад», и в этом мы усматриваем проявление романтического начала у великого русского поэта.

В блоковском Аде на земле та же совершенная безнадежность и потеря всех иллюзий, что и в дантовском. Она отражается в глазах людей, уже томящихся вечной мукой. Эти муки становятся для Бло-

ка некоей инфернальной реальностью. В «Песне судьбы» образ адской двери, ведущей в мир, откуда нет возврата, усиливает ощущение обреченности буржуазной культуры, еще не знающей о своей неминуемой гибели, кичащейся и самодовольной:

Да, мы в дверях культуры. Надпись
Узорная, как надпись у ворот
Таинственного Дантовского Ада,
Гласит об этом…

«Песнь Ада» в цикле «Страшный мир» написана вскоре после итальянских стихов (31 октября 1909 г.). Терцины ее следуют итальянскому строю; Блок упрекал даже Пушкина в том, что он наряду с 10-слож-ным стихом употреблял в своих терцинах александрийский 12-слож-ный по французскому образцу⁶⁷. Подобно Брюсову Блок считал, что-настоящий поэт не смеет витать в заоблачных высях, оторванный от инфернальной действительности окружающего мира:

Как Данте, подземное пламя
Должно тебе щеки обжечь.

Абстрактные умствования Мережковского Блок объяснял тем, что-тот не побывал в Аду. О себе, как и Данте, Блок говорил:

Я стою среди пожарищ,
Обожженный языками
Преисподнего огня.

Как верно было замечено Н. Г. Елиной⁶⁸ и Р. И. Хлодовским⁶⁹, образы «Песни Ада» Блока и строки «День догорал на сфере той; земли, //Где я искал путей» и далее «Иду один, утратив правый путь» почти текстуально совпадают со стихами первых двух песен «Inferno».

Высокая культура поэтического перевода «Божественной Комедии»,, сделанного в советское время М. Лозинским, в немалой степени обязана дантовским стихам величайших русских поэтов — Пушкина и Блока.

Как рассказывал мне Вячеслав Иванов, во время своих бесед с Блоком они часто говорили о Данте. Следы этих бесед хранит стихотво-

⁶⁷См.: И. Н. Голенищев-Кутузов. Александрийских стих в России⁴. XVIII в.- В сб.: «Русско-европейские литературные связи». М.. 1966, стр. 422 

⁶⁸«Вестник истории мировой культуры», М., 1959, № 1, стр. 117.

⁶⁹В статье «Блок и Данте».- Сб. «Данте и всемирная литература». М., 1967_ стр. 243–244.

рение Блока 1912 г., посвященное Вячеславу Иванову («Был скрипок вой в начале бала»). Многие его строки становятся понятней, если воспринимать их как аллюзии на дантовские, например,

Не ведаю, в котором круге
Твой странный лик явился мне.

В статье «Творчество Вячеслава Иванова» (1903) Блок писал о художнике, приютившемся в пещере, "откуда видны «кормчие звезды». Образ «кормчих звезд» (так озаглавил Иванов одну из своих книг, СПб., 1903) восходит к стихам 88--90 XXVII песни «Чистилища»⁷⁰ .

В конце жизни Блок все чаще думал о переиздании сборника «Стихов о Прекрасной Даме», который в сознании Блока связывался с книгой молодого Данте. 4 июня 1917 г. Блок записал в дневнике: «Разговор с милой о „Новой Жизни“. Вихрь мыслей и чувств — до слез…» ^7| В наброске предисловия к предполагаемому изданию «Стихов о Прекрасной Даме», датированному 15 августом 1918 г., снова присутствует Данте: «И я чувствовал себя заблудившимся в лесу собственного прошлого, пока мне не пришло в голову воспользоваться приемом Данте, который он избрал, когда писал „Новую Жизнь“. Испрашивая помощи и тихих советов у Той, о которой написана эта книга, я хочу, чтобы мне удалось дописать ее такими простыми словами, которые помогли бы понять ее единственно нужное содержание другим» ⁷².

Незадолго перед смертью, в мае 1921 г., Блок читал в Москве в обществе «Друзей Италии» на дантовских чтениях свои итальянские стихи — это было последней данью великого русского поэта памяти Данте.

В конце 1904 г. В. Я. Брюсов получил от С. А. Венгерова предложение принять участие в предполагаемом издании «Божественной Комедии». Вначале речь шла лишь о переводе «Ада». Брюсов ответил: «…Не сумею объяснить Вам, до какой степени меня увлекло и взволновало Ваше предложение. Данте! Данте! Да ведь это один из самых моих излюбленных, если не самый любимый поэт — среди всех». В июне 1905 г. Брюсов сообщал Венгерову, что работает над переводом «Ада». Он много читает по вопросу и обдумывает. «И чем глубже вхожу в изучение Данте,- пишет Брюсов,- тем безмерней кажется мне этот мир. А между тем это изучение переводчику безусловно необхо-

⁷⁰ Эти строки поставлены эпиграфом к сборнику.

⁷¹ А. Блок. Собр. соч. в 8 томах, т. 7. М.- Л., 1963, стр. 257.

⁷²  А. Блок. Стихотворения, поэмы, театр. Л., 1936, стр. 487–488.

димо. На многие стихи Комедии у меня только теперь открылись глаза» ⁷³.

Вскоре Венгеров по поручению издателей попросил Брюсова переложить все кантики поэмы. После некоторых колебаний поэт согласился, хотя прекрасно понимал, что это потребует полной самоотдачи в течение нескольких лет и жертвы всеми другими своими начинаниями. Брюсов был уверен в успешном завершении работы и заботился об оформлении будущего издания. Он решительно отверг Доре и предпочел всем иллюстраторам Боттичелли. В конце 1905 г. Брокгауз и Ефрон расторгли заключенные соглашения, отказавшись от намерения издать «Божественную Комедию». Но Брюсов решил не оставлять начатых трудов и перевести поэму Данте вместе с Вячеславом Ивановым. В архиве Брюсова сохранились только первая и начало третьей песен «Ада», причем последняя значительно уступает первой:

Здесь, чрез меня вход в области мучений,
Здесь, чрез меня вход к скорби без конца.
Здесь, чрез меня вход к падшим в царство пеней.

(«Ад». III. 1–3)

По всей вероятности, это лишь первоначальный набросок перевода (сравним хотя бы столкновение согласных!). Сопоставим его с переводом раскритикованного Брюсовым Д. Мина:

Вступают мною в град скорбей, к мученьям,
Вступают мною к муке вековой,
Вступают мною к падшим поколеньям.

и, наконец, с переводом М. Лозинского:

Я увожу к отверженным селеньям,
Я увожу сквозь вековечный стон,
Я увожу к погибшим поколеньям.

Насколько благозвучней брюсовского перевод Лозинского, счастливо подражающий звучанию подлинника. Мин архаичен и страдает какофо-ничностью не менее, чем Брюсов. В первой песне Брюсов лучше передает певучесть дантовского текста:

Сиянье это ужас мой смирило,
Что в озере души всю ночь стоял,
Пока меня отчаянье томило.

⁷³Переписка с С. А. Венгеровым опубликована Н. Соколовым в статье «В. Я. Брюсов как переводчик».- См. сб. «Мастерство перевода». М., 1959, стр. 368–388.

Конечно, несправедливо выискивать несовершенства в черновых рукописях, представляющих, очевидно, лишь первую редакцию перевода, но слабость этих вариантов показывает, сколь нелегка задача тех, кто решается приняться за передачу дантовского текста стихами на родном языке. Брюсов это отлично понимал, когда говорил, что «в борьбе с Данте уже честь остаться хромым, как Иаков» ⁷⁴.

Образ Данте часто представал перед Брюсовым. В творчестве раннего Брюсова ощущение Данте более яркое, непосредственное и сильное, чем в зрелых его стихах.

В сборнике «Третья стража» ему посвящены два стихотворения: «Данте» (1898) и «Данте в Венеции» (1900). В первом из них Италия XIII в. представляется Брюсовым как кошмарный сон, страшный ад на земле, в котором вынужден был томиться тот, кого Брюсов называет прообразом всех поэтов земли.

Мечтательный, на девушку похожий,
Он приучался к зрелищу смертей,
Но складки на челе ложились строже.
Он, веривший в величие людей,
Со стоном звал: пускай придут владыки
И усмирят бессмысленных детей.
Под звон мечей, проклятия и крики
Он меж людей томился, как в бреду…
О, Данте! О, отверженец великий, —
Воистину ты долго жил — в аду!

Иным, просветленным и отрешенным от жалких человечьих нужд, поэтом не Ада, но Чистилища и Рая предстает великий флорентиец в стихотворении «Данте в Венеции»:

То был суровый, опаленный лик,
Не мертвый лик, но просветленно-страстный.
Без возраста — не мальчик, не старик.
И жалким нашим нуждам не причастный,
Случайный отблеск будущих веков,
Он сквозь толпу и шум прошел, как властный.
Мгновенно замер говор голосов,
Как будто в вечность приоткрылись двери,
И я спросил, дрожа, кто он таков.
Но тотчас понял: Данте Алигьери.

⁷⁴В. Брюсов. Фиалки в тигеле (1905). — В кн.: В. Брюсов. Избр. соч., т. 2, М., 1955. сто. 187.

В программном стихотворении 1907 г. «Поэт» снова поминается Данте как пример разящей силы поэтического слова. Нередки у Брюсова великолепные, по-дантовски чеканные строфы, как, например:

Вскрою двери ржавые столетий,
Вслед за Данте семь кругов пройду.

В торжественном сонете, написанном в 1912 г., «Всем душам нежным и сердцам влюбленным», первый стих которого навеян сонетом из «Новой Жизни», Брюсову снова является образ великого флорентийца:                                 

И надо мной, печальным и бессонным.
Лик Данте, в даль глядящий со стены.

Некоторые вольности в этом стихотворении нежданны у такого мастера стиха, как Брюсов. Во-первых, сонет этот не итальянский, а французский, т. е. его вторая часть сделана по схеме ed ed — ее; во-вторых, удивляет разнобой в последних двух стихах:

Яд поцелуев, сладость смутной страсти…
Камены строгие! — я в вашей грозной власти.

Последняя строка — александрийский стих. Размер не выдержан. Подобные срывы встречаются не только в дантовских стихах Брюсова, «великому ритору» недоставало порой поэтического слуха. Брюсов проектировал написать книгу о Данте, а также рассказ «Свадьба Данте».

Вместе с Брюсовым мы вступаем в послереволюционную эпоху, когда было твердо решено, что творчество гениального итальянца Данте Алигьери нужно победившему пролетариату. Большую роль в этом приятии Данте советской культурой сыграло изучение литературного наследия Маркса и Энгельса, ценивших Данте не только как величайшего из поэтов, но и как замечательного политического мыслителя. Новым подтверждением этого явилось присуждение в 1946 г. Государственной премии за перевод «Божественной Комедии» М. Лозинского; подобной чести более не был удостоен ни один перевод из сокровищницы мировой литературы.

Данте в советской культуре

обытия 1914–1918 гг., гражданская война, интервенция, блокада, голод, расстройство транспорта, изменение всех привычных форм жизни, казалось, не должны были в начале 20-х годов нашего века способствовать в России расцвету литературоведения и, в частности, изучению Данте. Однако первый период Октябрьской революции поражает разнообразием творческих проявлений во всех областях культуры. В 1918 г., на самом рубеже великих перемен, в Самаре, в типографии штаба 4-й армии М. И. Ливеровская издала книгу, первые строки которой гласят: «Начинается новая жизнь» (Incipit Vita Nova).

Переводчица «Новой Жизни» говорит о больших трудностях, которые ей пришлось преодолевать, об отсутствии необходимых книг. Пусть попытка эта (вторая в русской литературе) далека от совершенства, она свидетельствует о неослабеваемом интересе к произведениям Данте в послереволюционной России.

Работой проф. М. И. Ливеровской, ученицы Ф. А. Брауна (принадлежавшего к старшему поколению учеников академика Веселовского), открывается советский период русской дантологии. Первые достижения его раннего этапа связаны с именами ученых, вышедших из школы А. Н. Веселовского и из школы И. М. Гревса, таким образом, традиции отечественной итальянистики были сохранены советской наукой.

Европейская научная общественность с интересом и некоторым удивлением наблюдала за культурными начинаниями еще не окрепшей советской власти. Довольно широкое распространение получило известие о том, что в библиотеке «Всемирной литературы» предполагается осуществить издание сочинений Данте под редакцией А. М. Горького ’. Итальянская литература занимала в планах издательства «Всемирная литература» заметное место ², но реализовать горьковский проект в те годы оказалось не по силам.

В 1918–1921 гг. «Общество друзей Италии» организовало несколько дантовских чтений, на которых выступали с докладами преподаватель Московской консерватории М. Иванцов, профессор МГУ. В. Эрн и много сделавший для популяризации в России творчества Данте молодой итальянский ученый Виржилио Нардуччи ³.

Наступил 1921 год. И хотя Советская Россия с еще не залеченными ранами вышла к новой жизни из великих испытаний, 600-летие со дня смерти великого итальянского поэта было отмечено даже с большей торжественностью и в более многолюдных аудиториях, чем юбилей 1865 г., когда о значении «Божественной Комедии» для русского общества писали Федор Буслаев, Александр Веселовский, Герцен и Огарев.

Собирая материалы о чествовании памяти Данте в Советской России, я обращался не только к периодической печати тех лет, но и к живой памяти современников. Н. П. Киселев рассказал мне о торжественном юбилейном собрании в Румянцевском музее (ныне Гос. библиотека им. В. И. Ленина). На заседании, проходившем при большом стечении народа и в присутствии представителя народного комиссара просвещения, председательствовал директор музея В. Д. Голицын. Профессор истории Московского университета, заместитель директора

¹E. Lo Gatto. Sulla Fortuna di Dante in Russia.- «Saggi sulla cultura russa». Roma, 1922, p. 167.

²В интервью, данном корреспонденту газеты «Известия», заведующий отделом издательства А. Л. Волынский рассказал, что в течение одного только года (1918–1919) через его руки «прошли 18 томов, заключающих в себе наиболее ценные и крупные произведения итальянского гения». См. «Вестник литературы», Пг., 1919, №8, стр. 4–5.

³ E. Lоgattо. Dante in Russia. — «Italia che scrive», IV, 1921, p. 69–79.

Д. Н. Егоров произнес вступительную речь об эпохе Данте. Филолог-романист М. В. Сергиевский говорил о Данте и итальянской литературе. Н. П. Киселев сделал доклад о старопечатных изданиях поэта в русских книгохранилищах. Под руководством этого известного книговеда Румянцевская библиотека организовала выставку изданий Данте XV-XVI вв. из московских собраний (каталог ее, к сожалению,-утрачен).

Дантовские дни были отмечены и любителями итальянской литературы в Казани (воспоминаниями о них со мной поделился академик медицины В. Н. Терновский). В кругах интеллигенции, близкой к университету, читался законченный к юбилею перевод «Ада», сделанный проф. С. П. Шестаковым в терцинах женскими рифмами (у нас обычно переводили и переводят итальянские одиннадцатисложники, перемежая мужские и женские рифмы). Казанский эрудит М. Ковалевский,, критически обозрев деятельность русских переводчиков Данте за 120 лет, пришел к заключению, что «все они не соответствуют нынешним повышенным требованиям» ⁴. Из упомянутых Ковалевским переводов «Божественной Комедии» двух первых десятилетий XX века большинство осталось в рукописном виде и не дошло до читателей. Увидел свет, и то лишь в 50-е годы, только брюсовский текст первой песни «Ада» ⁵.

Юбилейное заседание Общества друзей Италии в Петрограде открылось вступительным словом Ф. Ф. Зелинского. Автор исследования «Цицерон в истории европейской культуры» говорил об этическом значении творчества Данте, его непоколебимом стремлении к справедливости и призывал усерднее, чем когда-либо, читать бессмертную поэму Данте ^б. Перу этого выдающегося знатока античности принадлежит книга «Возрожденцы», в одном из разделов которой рассматриваются связи Данте с культурой древнего мира. Для сопоставительного анализа Зелинский выбирает одиннадцатую песнь «Одиссеи», шестую «Энеиды» и «Божественную Комедию» — три произведения, «между которыми непосредственный ток традиции наиболее несомненен: Вергилий озирается на Гомера, как Данте — на Вергилия»⁷. В эту цепь влияний автор считает необходимым добавить еще одно звено — «Видение Эра» из по-

⁴  М. Ковалевекий. Русские переводы «Божественной Комедии».- «Казанский библиофил», 1921, № 2, стр. 58–60.

⁵  В. Брюсов. Избр. соч. в двух томах, т. 2. М., 1955, стр. 570. В 1965 г. С. Бэлза, обследовавший архив Брюсова, опубликовал в статье «Брюсов и Данте» еще 8 начальных терцин из третьей песни «Ада» («Данте и славяне», М., изд-во «Наука», 1965, стр. 93–94).

⁶ Ф. Зелинский. Привет Данте.- «Вестник литературы», Пг., 1921, № 10, стр. 2–3.

⁷  Ф. Зелинский. Возрожденцы, вып. 3. Пг., 1921, стр. 58.

следней части «Государства» Платона. В центре внимания Зелинского — разность нравственного сознания трех эпох — гомеровской, римской и высокого средневековья.

У Гомера Аид равен для всех, загробного возмездия нет, даже лучший витязь Ахилл реет по тому же Асфоделову лугу, как и другие. Топография загробного мира у Вергилия значительно сложнее гомеровской. У автора «Энеиды» появляется дворец владык преисподней — Дита и Прозерпины с многочисленным персоналом, перевозчик Харон, не упоминаемый у Гомера, пес Кербер, известный и Гомеру, хотя и не играющий роли в сошествии Одиссея, двое судей — Минос во втором преддверии и Радаманф перед вратами Тартара и, наконец, Тиси-фона и ее сестры фурии, мучительницы окаянных; это — Эринии греческой эсхатологии, известные и Гомеру, хотя и не в этой роли. Если у Гомера тени Аида бессознательны, то в «Энеиде» все умершие, с которыми встречается главный герой поэмы, разговаривают с ним вполне сознательно. На эту эволюцию представлений о формах потустороннего бытия у двух величайших авторов античности оказали влияние учение Платона и орфические представления о «круге рождений и смертей».

Отмечая многочисленные мифологические образы в «Аде», которые Данте заимствовал отчасти из шестой книги «Энеиды» и других мест поэмы Вергилия, отчасти из своего запаса античной эрудиции, Зелинский говорит о переосмыслении этих образов в «Божественной Комедии» в духе средневекового аллегоризма. Остановившись довольно подробно на теме Justitia в «Энеиде», Зелинский не углубился в исследование значения Справедливости в поэме итальянского последователя римского поэта.

Более детально и с привлечением новейших исторических данных тема Справедливости в поэме Данте будет разработана в трудах советских медиевистов в 40–60-е годы.

14 сентября 1921 г. в Большом зале Государственной филармонии в Петрограде состоялся торжественный концерт памяти Данте. Симфо-лическим оркестром управлял композитор А. К. Глазунов и известный дирижер Эмиль Купер. Были исполнены симфония Ф. Листа к «Божественной Комедии» и музыка С. И. Танеева ко второй канцоне «Новой Жизни» с русским текстом Эллиса в инструментовке выдающегося советского композитора и музыковеда Б. В. Асафьева.

Под псевдонимом «Игорь Глебов» Асафьев в брошюре, выпущенной Филармонией в честь юбилея Данте в 1921 г., поместил большую статью «Данте и музыка» (стр. 1–50). В начале своего исследования он рассматривает музыкальную основу поэмы, поражающей читателя остротой трагических противоположностей в своем звучании. Асафьев пишет: «В шестой песни пронзает слух Цербер: он рычит, лает, воет,

ревет; в седьмой — хрипит Плутон, вопят, разделяясь на две толпы, скупые и расточители; в восьмой — страшный крик демонов, собравшихся над воротами адского города Дита, башни которого раскалены докрасна огнем подземным». Композитор воспринимает финал «Чистилища» как развернутое музыкальное шествие — ораторию. «Рай» для него — великая симфония света, звука, цвета, одна из недосягаемых вершин, на которую поднялся человеческий разум. Асафьев полагает, что к математике и астрономии, игравших первостепенную роль при создании «Божественной Комедии», необходимо привлечь еще один сочлен quadrivium’a — притом довольно важный — музыку, ибо она также входит в архитектонику и великий замысел поэмы.

Затем Асафьев дает краткий обзор произведений музыкантов, писавших на темы «Божественной Комедии», начиная от Винченцо Галилеи, отца великого астронома. Следует подробный анализ симфонии Листа и произведений русских музыкантов. Чайковский, по мнению Асафьева, идет совсем другими путями, чем Лист: он менее торжествен и не связан, как венгерский композитор, с пышностью барочной мессы. Чайковского пленила ясность Данте, меткость и тонкость его описаний, его упоение жизнью. Злые силы Inferno интерпретируются Чайковским не в сказочно-фантастическом духе Листа, а в живой осязаемой манере флорентийца: как рой насильников, как великая напасть, как адский гул.

В опере Рахманинова «Франческа да Римини», написанной на либретто Модеста Чайковского, музыка театрально-декоративна и описательна. Несмотря на жуткие проходящие хроматические гармонии, она не трагична и бедна контрастами.

Раскрывая особенности музыки С. И. Танеева на канцону из «Новой Жизни», Асафьев отметил плохое качество текста, с которым пришлось работать композитору, воспринимая Данте «в обрывочном и искалеченном переводе» Эллиса (Л. Л. Кобылинского). Музыка Танеева — одно из лучших созданий композитора, «сплошь напряженно песенная, где поет каждый штрих, каждый изгиб голоса и сопровождения», возникла под влиянием старинных итальянских мастеров хорового стиля. Создание Танеева могло возникнуть на русской почве благодаря давнему и благотворному взаимодействию музыкального гения русского и итальянского народов.

В сборник Филармонии вошел также эссей о Данте ленинградского филолога-западника Б. А. Кржевского, дважды переиздававшийся в 60-е годы ⁸.

⁸ В кн.: Б. А. Кржeвский. Статьи о зарубежной литературе. М.- Л.. 1960, стр. 391–412 и как предисловие к «Божественной Комедии» в серии «Библиотека Всемирной литературы». М., 1967, стр. 5–16.

Читательская потребность в популярной литературе о Данте была до-известной степени удовлетворена очерками писателя Бориса Зайцева (М., 1921) и профессора западных литератур Московского университета И. Гливенко (М., 1922), в которых в доступной форме, на уровне-знании того времени, рассказывалось о жизни великого флорентийца и его поэме.

В советской периодической печати 1921 -1924 гг. публикуются обозрения литературной жизни Италии, реферируются новейшие работы о Данте Кроме, Пассерини, Оветта, П. Азара, Векслера, дается информация о проведении дантовского юбилея во Франции ⁹.

Из этой журнальной дантианы выделяется оригинальностью суждений рецензия на книгу Б. Кроче «La poesia di Dante», подписанная инициалами Ю. Т. Неизвестного автора увлекла талантливость и смелость итальянского литературоведа, его разрыв с догмами схоластической филологии, его дерзкий вызов ханжеству критиков, «которые приближаются к священному свитку не иначе, как преклонив колени». Рецензент, по-видимому, разделяет многие из эстетических идей Кроче,. в первую очередь, об автономности произведения артиста от среды и высоком значении, которое Кроче придавал форме литературного фрагмента. Отмечая определенно критическое отношение Кроче к «Новой: Жизни», автор рецензии предвидит, что замечательная новаторская книга итальянского философа явится предметом оживленных дискуссий, ибо «она представляет новую ступень в изучении Данте, далеко оставляя за собой сделанное в этой области ранее, и должна будет когда-нибудь послужить отправным пунктом для критики будущего» ¹⁰.

Астрономические и физические представления автора «Божественной Комедии», космография поэмы и их связь с наукой средних веков и Возрождения стали объектом изучения математика и физика П. А. Флоренского, принимавшего участие в разработке генерального плана электрификации страны, и специалиста по метеорологии Д. О. Святского.

В 1922 г. П. А. Флоренский высказал мнение о том, что вселенная в представлении Данте основывается на «не эвклидовой» геометрии. ¹¹ В «Чистилище» и «Рае» Данте не раз говорит о движениях, превосходящих скорость света. При таких скоростях формальное применение уравнения, выражающего массу движущегося тела, дает ей мнимое значение. Флоренский предлагает истолковать эту возможность как некое претворение материи и ее дальнейшую трансформацию. У Данте состоя-

⁹  Напр., в журналах «Начала», Пг., 1921, № 1, стр. 262–267; «Печать и революция», М, 1924, кн. 4, стр. 257–258.

¹⁰ "Начала", Пг., 1921, № 1, стр. 262–265.

¹¹ П. Флоренский. Мнимости в геометрии. М., 1922 (см. § 9).

ние бесконечно быстрого движения играет роль, аналогичную нашей неподвижности. Масса тела исчезает и в то же время существует во всех точках пространства. Свет оказывается единственным явлением, принадлежащим «обоим мирам». Поэтому Данте сравнивает свой полет из Земного рая в небесные сферы со вспышкой молнии. Попытка русского математика истолковать Данте при помощи новейших теорий мнимости и относительности опередила на несколько десятилетий аналогичные штудии на Западе. Укажем на одну из них — статью итальянского ученого М. Луччо, который пишет: «Эта вселенная конечна и заключена в сферическое пространство — эмпирей… Поверхность неподвижная, огромного размера; таким образом, наиболее современные представления о вселенной Эйнштейна и его последователей странным образом похожи на теории Данте» ¹².

Д. О. Святский и его коллега, астроном Петроградского научного института им. П. Ф. Лесгафта Н. И. Идельсон произвели проверочные вычисления местонахождения Солнца, Венеры и Сатурна в марте, апреле и мае 1300 г., в дни, которые указаны в поэме Данте и в ранних комментариях как условные даты его путешествия. Благодаря этим вычислениям удалось объяснить курьезную ошибку Данте. Оказалось, что поэт пользовался известным в его время альманахом «Профацио», составленным одним еврейским хронологом, в котором имеется ошибка в положении Венеры для апреля 1300 г. того же порядка, что и у Данте ¹³.

Загадкой остается знакомство Данте (за двести лет до Америго Веспуччи!) с созвездиями южного полушария («других небес», см. «Ад», XXVI, 127–129). Любопытно, что А. Веспуччи, рассказывая в своих письмах об увиденном им во время плаваний к берегам Нового Света созвездии Южного Креста, вспоминает 4 звезды южной полусферы, упомянутые Данте в «Чистилище» (I, 22–27).

Д. Святский дает сводку и северных околополярных созвездий, называемых в «Божественной Комедии». Он пытается изъяснить астрономически сущность загадочного шествия в XXIX песни «Чистилища»

Интересны соображения Святского относительно данного в поэме описания компаса, появление которого в Европе датировалось началом XIV в., а также его замечания о том, что градус прецессии в «Но-

¹² М. Luccio. Teorie cosmogoniche e poesia nell’opera di Dante.- „Scientia“, 1960, t. 95, № 10, p. 308.

¹³ Д. Святский. Астрономия у Данте Алигьери в его „Божественной Комедии“.- „Известия Петрогр. научного института им. П. Ф. Лесгафта“, 1922, т. 5, стр. 285–287; некоторые важные и неясные проблемы астрономии и физика эпохи Данте вызывают споры и в настоящее время. См.: J. Meurers. Phisik und Astronomie der Dante-Zeit als Probleme der Gegenwart.- „Deutsches Dante-Jahrbuch“, Bd. 14, Weimar, 1963, S. 71 — 110.

вой Жизни» Данте указывает исходя не из Птолемея (40’’), а из Гип-парха (36’’). «За восемь с небольшим лет жизни Беатриче,- пишет Святский,- небо неподвижных звезд поворачивается на 1/12°; но только из расчета в 36’’ на 8 с небольшим лет выйдет 1/12°».

Реконструкция астрономических и географических познаний Данте-потребовала от ленинградского астронома, метеоролога и историка науки скрупулезнейшего изучения текстов великого флорентийца.

В работах ведущих критиков начала 20-х годов в довольно острой форме был поставлен вопрос, какое значение имеет великий флорентиец, стихи которого Карл Маркс знал наизусть и часто упоминал в= своих произведениях, для новой пролетарской культуры. Вопрос о судьбах художественного наследия Данте в Советской России являлся частью более общей проблемы об отношении социалистической культуры к классическому наследию. В связи с этим возникла необходимость определить, выражаясь на языке тех лет, рупором каких социальных сил было творчество великого поэта, являлось ли оно прогрессивным-или носило ретроградный характер. Именно вокруг этих проблем и завязался спор ¹⁴.

В. М. Фриче, автор много раз переиздававшихся в 20-е годы «Очерков развития западных литератур» (1-е изд.- 1908 г.), занимался творчеством Данте, главным образом «Адом», еще до революции. Фриче заведовал литературным отделом Наркомпроса, в последние годы жизни-был деканом филологического факультета МГУ и главным редактором «Литературной энциклопедии», и мнение его было очень весомо. Фриче считал, что «Божественная Комедия» представляет возврат к старым,, изжитым средневековым видениям и хождениям ¹⁵. Данте — апологет дворянского класса и рыцарской культуры, «империалист в средневековом значении этого слова». Под словом «gentili» он подразумевает «графов, маркизов, сеньоров и других знатных людей Италии». Суждения эти в наши дни отзывают упростительством, впоследствии названным «вульгарным социологизмом».

Заметим, что Фриче как бы продолжает и развивает мысль А. Ве-селовского из его итальянского репортажа 1865 г.: «Итальянская буржуазия, написавшая в 1865 г. на своем знамени ийя Данте, явно обманывала себя и других. Если бы итальянские патриоты внимательно-вчитались в „Божественную Комедию“, они должны были бы понять, что величайшее произведение их национального поэта родилось из чув-

¹⁴ Небезынтересно вспомнить о том, что имя Данте упоминалось на совещании в ЦК РКП(б), посвященном политике партии в области литературы (1924 г.), где подверглись критике вульгарно-социологические толкования его творчества.

¹⁵ М. Фриче. Данте Алигьери.-»Творчество", М., 1921, № 4–6, стр. 33–38. См. также его рецензию на книгу И. Гливенко о Данте в журнале «Печать и революция», М., 1922, кн. I, стр. 277–278.

ства, враждебного к флорентийской буржуазии XIII в., своею жадностью, своею страстью к быстрому обогащению, своим евангелием наживы, сгубившей то светлое время, когда над жизнью царили идеалы, рыцарства — доблесть и куртуазность — valore e cortesia" ¹⁶.

Весьма произвольно толкует Фриче отношение Данте к вождю крестьянского восстания в северной Италии, руководителю секты апостольских братьев Дольчино. «В аристократическом рае поэта, где утопают в блаженстве императоры и рыцари, дамы и святые, для коммуниста места не нашлось!» — патетически восклицает критик, продолжая в подобной же риторической манере: «Пусть так! Наш долг в день юбилея Данте, рядом с ним, боровшимся словом за аристократическое прошлое, поставить его современника Дольчино, сражавшегося мечом за будущее, за коммунизм».

Подобные конструкции по принципу «тезис — антитезис» с непременным противопоставлением прогрессивного (в данном случае фра Дольчино) и реакционного (т. е. Данте) надолго утвердятся в нашей дантологии, подменяя спокойное изучение сложной исторической действительности. Напомним факты, ни у кого в настоящее время не вызывающие сомнений: политически и идеологически Дольчино (как, впрочем,-большинство представителей других оппозиционных римскому престолу еретических движений) во многом был единомышленником поэта; так же как Данте, он ненавидел папу Бонифация VIII и неаполитанских королей из династии Анжу и осуществление своих планов связывал, как и Данте, с восстановлением империи.

Критик В. Быстрянский в статье, приуроченной к 600-летию со дня смерти Данте, высказал мнение, в значительной степени отличающееся от идей Фриче. Быстрянский считает Данте одним из самых великих поэтов, которых когда-либо рождало человечество. Впервые в советском литературоведении Быстрянский отметил, что Данте был особенно дорог Марксу, произведения которого являют следы глубокого изучения творчества великого флорентийца. «По своему духовному типу,- писал Быстрянский,- Маркс был до некоторой степени конгениален величайшему художнику средневековья. Как и Данте, Маркс обладал гордым, независимым характером и подобно итальянскому поэту испил до дна чашу злобы и ненависти, которую готовит гению классовое общество».

Рассматривая «Божественную Комедию» как самое великое из произведений мировой литературы, проникнутое моральными и политическими тенденциями, Быстрянский подчеркивает, что поэзия Данте активна и 

¹⁶ А. Н. Вeсeловский. Данте и мытарства итальянского единства.- Собр. соч., т. III. СПб., 1908, стр. 23. Впервые в газете «Санкт-Петербургские ведомости», 14–16 мая 1865 г.

побуждает людей к действию; великий поэт никогда «не чурался презренной пользы». И хотя, по мнению Быстрянского, духовный мир революционного пролетариата далек от идеологии Данте, «рабочий класс сумеет оценить величие поэта». Пролетариат должен предъявить права и на духовные богатства, накопленные старым миром. Среди сокровищ поэтического творчества всех времен и народов, заключает он свою статью, как бесценная жемчужина будет вечно сиять поэма Данте, и она станет достоянием мирового пролетариата ¹⁷.

А. В Луначарский в своей «Истории западноевропейской литературы» ¹⁸ не соглашался с характеристикой Данте В. М. Фриче, считавшего автора «Божественной Комедии» величайшим средневековым поэтом. Вместе с Герценом Луначарский относит произведения Данте к раннему Возрождению. Данте, Петрарка и Боккаччо известными сторонами своего творчества, утверждает Луначарский, люди Возрождения, но каждый из них еще крепкими цепями прикован к средневековью Луначарский упрекает Фриче в том, что он распределяет авторов по клеткам и не принимает во внимание переходные эпохи. Интеллигенция всех времен, особенно в периоды резких исторических поворотов, оказывается разделенной на разные тенденции и часто не знает, куда ей идти. Данте, не принадлежа к буржуазии, проникся идеологией горожан, становившейся в это время общенародной. Если он проповедовал монархию — утопия просвещенного абсолютизма была одной из основных идей торгового класса, ибо буржуазия нуждалась в порядке и крепком правлении. В письме к Кан Гранде Данте настаивал на том, что цель «Божественной Комедии» — «вырвать живущих из когтей бедствия и вести их к счастью». Правомерно утверждать, что основная цель «Божественной Комедии», по признанию самого Данте,- социально-политическая. Таким образом, Данте был передовым человеком своей эпохи, родоначальником новой литературы. Для него как для представителя •буржуазии, освобождавшейся от пут духовенства, главной целью являлась светская власть. Луначарский подчеркивал национальное значение Данте как создателя общеитальянского языка и сравнивал его с Пушкиным.

В 1921 г. в Академии художественных наук на конференции литературоведов, посвященной Данте, Луначарский произнес речь, к сожалению, не записанную, которая, по свидетельству П. С. Когана, была одной из самых пламенных и ярких речей одареннейшего оратора Великой Октябрьской революции.

¹⁷В. Быстрянский. Памяти Данте.- «Книга и революция», Пг., 1921, № 1(13), стр. 13–16.

¹⁸1-е изд. — М., 1924; 2-е изд.- М., 1930. Книга возникла из лекций, читанных в Коммунистическом университете им. Я. М. Свердлова в Москве.

Первые послереволюционные годы (до 1924 г.) в Ленинградском университете продолжал функционировать дантовский семинар при кафедре истории западноевропейского средневековья, основанный И. М. Грев-сом еще в 1908 г. На семинаре изучались общественно-политические идеи флорентийца; вместе со своими учениками Гревс работал над переводом трактата Данте «О монархии». К сожалению, проектировавшееся русское издание трактата не осуществилось.

Гревс считал средние века прямым продолжением античности и средневековую культуру объяснял как дальнейшее осложненное развитие духовных ценностей Рима. Именно к римскому идеалу вселенского мира и единого государства, утверждал Гревс, восходит политический трактат Данте ¹⁹.

Своим многочисленным ученикам разных поколений И. М. Гревс сумел привить любовь к итальянской культуре и интерес к флорентийской истории эпохи Данте. Значение школы Гревса не ограничивается пределами отечественной науки. Большую известность в Италии и в мировой науке снискали труды ученика Гревса Николая Оттокара, признанного первым после Роберта Дэвидсона знатоком истории средневековой Флоренции.

Оттокару был ведом во Флоренции каждый дом и каждый камень, сохранившийся от времен Данте. В 20-е годы, когда я работал над книгой о молодости Данте и приезжал в Италию, мы бродили с От-токаром по улицам и площадям столицы Тосканы, и он неторопливо воскрешал предо мной бурные будни флорентийской республики конца XIII — начала XIV в. Рассказы его были полны такими живыми подробностями и хранили память о стольких лицах, словно сам он был современником и свидетелем событий, происходивших в те стародавние годы. Ученик профессора Флорентийского университета Н. Оттокара — Н. Рубинштейн, тоже родом из России, читает лекции по средневековой истории Италии в Оксфорде.

Учившийся у Гревса уже в советское время доцент Азербайджанского университета П. Фридолин занимался в 20-е годы изучением экономической структуры флорентийской республики и проблемой зарождения в ней новых производственных отношений, в свою очередь^ определявших изменения в политическом устройстве родины Данте. Он не увлекался вошедшим в моду на Западе отожествлением Флоренции начала XIV в. с капиталистическим государством. «Самое большее, на что мы имеем право,- писал Фридолин в статье „Флорентийские цехи накануне капиталистической эпохи“,- это сказать словами К. Маркса:

¹⁹ И. М. Гревс. Первая глава трактата Данте „De Monarchia“. Опыт синтетического толкования.- В сб.: „Из далекого и близкого прошлого“. Пг.- М., 1923, стр. 120–135.

„Хотя первые зачатки капиталистического производства имели место уже в XIV-XV столетиях в отдельных городах побережья Средиземного моря, тем не менее начало капиталистической эры относится лишь к XVI столетию“ ²⁰.

Идеи Гревса развил и углубил В. Э. Грабарь. Грабарь отмечает, что-Данте видел идеал международной организации в форме союза государств. Эта мысль впоследствии повторялась авторами многочисленных проектов вечного мира. Трактат Данте „О монархии“ не является реакционным произведением, в нем не выражаются идеи средневековья. Данте предчувствовал будущее общество и более совершенное устройство человечества. Грабарь цитирует следующие строки из трактата Данте: „О род людской!.. Сколько бурь и потерь, сколько кораблекрушений ты должен был перенести, чтобы превратиться в многоголового’ зверя“ ²¹.

В советскую эпоху историки литературы непрестанно стремились к новой оценке наследия прошлого. Несколько работ было поснящено исследованию роли Данте в русской культуре XIX в. Акад. М. Н. Розанов занялся в последние годы своей жизни проблемой „Пушкин и Данте“. В заметке о „Скупом рыцаре“ ²² Розанов рассматривает проблему ростовщичества у Пушкина в сопоставлении с эпизодом „Ада“ Данте, в котором рассказывается о печальной участи падуанца Реджиналь-до дельи Скровеньи и его сотоварищей-лихоимцев в Аду. Скровеньи считал, так же как пушкинский скупой рыцарь, что золото — источник могущества, силы и благополучия.

В статье „Пушкин и Данте“ ²³ Розанов анализирует стихи дантовско-го цикла, написанные Пушкиным в 1830–1832 гг. Опираясь на исследования пушкинистов начала века, он показывает глубокий интерес поэта к культуре Италии, имя которой Пушкин неизменно сопровождал эпитетами „златая“, „прекрасная“, „счастливая“, говорит о постоянном стремлении Пушкина увидеть родину Данте. Розанову кажется вполне убедительным утверждение Юрия Верховского, аргументированное в-статье 1909 г. ²⁴, о том, что Пушкин знал в достаточной степени итальянский язык.

В конце 30-х годов акад. В. Ф. Шишмарев написал небольшую, но весьма содержательную статью, в которой анализирует рукописный от-

²⁰„Известия Азербайджанского ун-та“, т. 13, Баку, 1928, стр. 83–95.

²¹В. Э. Грабарь. Священная Римская империя в представлении публицистов начала XIV века.- „Средние века“, т. I, 1942, стр. 90–92.

²²„Сборник Отделения русского языка и словесности АН СССР“, 1928, т. 101,.  № 3, стр. 253–256.

²³„Пушкин и его современники“, вып. 37. Л., 1928, стр. 11–41.

²⁴  Ю. Вepховский. Пушкин и итальянский язык.- В сб. „Пушкин и его современники“, вып. XI. СПб., 1909, стр. 101–106.

рывок „Комедии“ Данте, хранящийся в Ленинграде, в собрании Н. П. Лихачева²⁵. Рукопись XV в. содержит стихи 64–136 XXVII и стихи 1–93 XXVIII песен „Ада“. Шишмарев устанавливает родство этого фрагмента с другими списками „Божественной Комедии“. В той же статье Шишмарев сообщает интересные сведения об издателе сочинений Данте в XVIII в. графе Кристофоре Сапата де Сиснерос (conte Cristoforo Zapata de Sisneros) — типичном авантюристе того времени, посвятившем первый том своего венецианского издания „Божественной Комедии“ 1757 г. императрице Елизавете Петровне. Из справки, полученной Шишмаревым от Пио Райна из венецианского архива, видно, что Сапата пользовался в разное время разными фамилиями. Он помянут в судебной хронике Венеции. По-видимому, императрица Елизавета не откликнулась на посвящение ей „Божественной Комедии“ и не одарила издателя. Не менее интересны сведения, которые Шишмарев дает о преподававшем в Москве в начале XIX в. Джузеппо Рубини из Ломбардии (род. в 1793 г.),- одном из первых итальянцев, ознакомивших свою родину с историей и литературой России ²⁶. В России Рубини находился с 1824 г. В 1838 г. он издал на итальянском языке „Ад“ (придерживаясь текста Академии делла Круска) для студентов Московского университета.

В 20-е годы в СССР не появлялись новые переводы Данте. Исключение составляет исполненный в буквалистской манере неполный и неточный перевод „О народной речи“ („De vulgari eloquentia“), сделанный Владимиром Шкловским (Пг., 1922). Немногочисленные пока в советской дантологии исследования трактата Данте „О народном красноречии“ стали появляться только спустя четыре десятилетия. Начало им положил Р. А. Будагов ²⁷.

В 30-е и 40-е годы одним из ведущих советских итальянистов был профессор Московского университета А. К. Дживелегов (1875–1952). Ученик Павла Виноградова, Дживелегов в начале XX в. занимался главным образом историей. Ему принадлежит остававшаяся долгие го* ды единственной в советской литературе книга о Данте — вышла впервые в 1933 г. в серии „Жизнь замечательных людей“. Второе издание, расширенное более чем в полтора раза, появилось в 1946 г. В предисло* вии к своей книге он писал: „Автору всегда доставляло большую радость то, что его лекции о Данте с живым интересом воспринимались молодежью“. Несомненно, что лекции А. К. Дживелегова, его статьи,

²⁵  В. Ф. Шишмарев. Рукописный отрывок „Комедии“ Данте музея Палеографии АН.- „Известия АН СССР“, Л., 1927, стр. 9–14.

²⁶  См. также: А. С г о n i a. La conoscenza del mondo slavo in Italia. Padova, 1958, p. 416.

²⁷ »Научные доклады высшей школы. Филол. науки". М., 1960, № 2, стр. 5–16; «Проблемы современной филологии». М., 1965, стр. 43–46; «Дантовские чтения». М, 1968, стр. 122–129.

предисловия и оба издания книги имели большое значение для популяризации в СССР великого итальянского поэта.

Увлекшись беллетризацией, Дживелегов перенасытил биографическую часть своей книги анекдотами, не отделяя их от исторически достоверных фактов; во многом неверна рисуемая им картина социальных и политических отношений в Италии XIII-XIV вв. Вне пределов досягаемости читателя остается средневековая культура, в особенности философия и поэтика. Данте одновременно показан как представитель идеологии нарождающейся буржуазии (вслед за Луначарским) и вместе с тем как придворный, стремящийся доставить удовольствие «князьям и баронам», особенно в «Пире» (что гораздо ближе к концепции Фриче). Подчеркивая филиппики Данте против богатства и жадности, Дживелегов считает эти обличения едва ли не ретроградными. В учении Данте о монархии он видит только средневековую темноту, поскольку Данте не является пророком национального объединения Италии. Если рассмотреть то, что было сделано русской дантологией от времен А. Ве-селовского до начала 30-х годов XX в., работы Дживелегова, посвященные Данте, не представляли собою существенного шага вперед ни во взглядах, тяготеющих к идеям позитивистов, ни в осведомленности, коренящейся в дантологии конца XIX в., преимущественно немецкой.

Более гибок и разносторонен, чем у Дживелегова, был анализ «Божественной Комедии» в работе Л. Е. Пинского ²⁸. Как все русские дан-тологи, Пинский обращает особое внимание на общественно-политическую сторону творений Данте. У Данте он отмечает критику нарождающихся буржуазных отношений, вскрывает этическую тему (проблема свободы и греховности), говорит о Данте как о реформаторе церкви и идеологе Римской империи. Подчеркнем одну интересную мысль Пинского, которой он стремится, по-видимому, разрешить противоречие во взглядах, возникшее между Луначарским и Фриче: «Патриархально-феодальные верхи (в Италии XIII-XIV вв.) протягивают руки патриархальным плебейским низам, и именно это обстоятельство делает протест Данте против капитализма всемирно значительным». Пинский отмечает плебейский реализм «Божественной Комедии» — те сцены в «Аду», которые Гегель называл «отвратительным величием Данте». В трагических мотивировках этих сцен и их «плебейской ориентации» Пинский усматривает близость к финалам шекспировских трагедий. Противоречивые особенности жанра «Комедии» являются отражением противоречивого характера культуры переходной эпохи: в недрах старой формы религиозного видения и проповеди подготавливаются и 

²⁸ Л. Е. Пинский. «Божественная Комедия» Данте.- «Записки Моск. гос. пед. ин-та», 1934, № 7, стр. 10–46.

вызревают повествовательные формы нового времени. Статья Пинского, несмотря на то, что автор не смог избежать характерной для начала 30-х годов терминологии, была шагом вперед в преодолении упрощенных представлений о творчестве великого итальянца.

В 1934 г. Абрам Эфрос перевел «Новую Жизнь» — это был третий перевод «книги памяти» в русской литературе. По сравнению с вульгарными отсебятинами Федорова и вольным пересказом Ливеровской перевод Эфроса более близок к итальянскому оригиналу. Прозаический текст очень неровен. Иногда переводчик впадает в излишний буквализм, но чаще он упрощает конструкции фраз, искажает синтаксис Данте, вольно перелагает некоторые места. Менее всего удались стихи «Новой Жизни», они тяжелы, лишены певучести и звучания сладостного нового лада.

Стиль молодого Данте Эфрос передать не сумел. Так, например, в русских стихах отсутствует Амор; он заменен «Любовью» в женском роде — подобный произвол переводчика приводит к деформации образного строя и философской концепции «Новой Жизни».

Примечания к «Новой Жизни» составлены Эфросом в основном на основе комментариев Джованни Мелодия 1905 г. Рецензенты отмечали то неприятное впечатление, которое произвела вступительная статья к переводу, написанная в развязно-фамильярном тоне. А. И. Белецкий писал о недостаточных познаниях автора предисловия в области культуры и философии средних веков и Возрождения, равно как и в итальянской истории XI И-XIV вв.²⁹

Значительным явлением в советской культуре был выход в свет перед самой второй мировой войной (1939) монографии М. В. Алпатова — «Итальянское искусство эпохи Данте и Джотто». Автор тщательно изучил Дэвидсона, хроники Дино Компаньи и Виллани. Он ознакомился с трудами Фосслера, Векслера, Пароди, Оветта, Порена, К. Риччи, с книгой о Данте Б. Кроче, не говоря уже об обширнейшей западной литературе по искусствоведению. Он не остался чужд и работам по истории средневековой философии (Жильсона и др.). В первой части книги Алпатова подробно говорится о культуре XIII в. Специальные разделы посвящены лирике сладостного нового стиля, «Новой Жизни» и «Божественной Комедии». Этот общекультурный фон дал возможность исследователю проникнуть глубже, чем его предшественникам у нас, в историю живописи Дудженто и начала Треченто.

Этой эпохой в искусстве Италии занимается и В. Н. Лазарев. Стремясь объяснить процессы возникновения и развития раннего итальянского искусства, он, так же как и М. В. Алпатов, привлекает синхрон-

²⁹ А. И. Бeлeцкий. Молодой Данте.- «Художественная литература», М., 1935, № 2, стр. 50–55; Ю. Добр а нов.-"Новый мир", 1934, № 7, стр. 271–272.

ные материалы из области литературы и философии, обнаруживая пре-красную осведомленность в западной дантологии³⁰.

Можно сказать, что в 30-е годы интерес к Данте в советском обществе не только не понизился по сравнению с предыдущим десятилетием, но скорее возрос, что отразилось и в поэзии, где среди многих произведений на тему Данте прозвучало одно из лучших в мировой литературе стихотворений о великом флорентийце — Анны Ахматовой:

Он и после смерти не вернулся
В старую Флоренцию свою.
Этот, уходя, не оглянулся,
Этому я эту песнь пою. —
Факел, ночь, последнее объятье,
За порогом дикий вопль судьбы.
Он из ада ей послал проклятье
И в раю не мог ее забыть.
Но босой, в рубахе покаянной,
Со свечой зажженной не прошел
По своей Флоренции желанной,
Вероломной, низкой, долгожданной…

Ахматова как-то сказала мне, что она читает Данте всю жизнь. На вопрос, в переводе или в оригинале, она прочла по-итальянски наизусть длинный отрывок из XXXI песни «Чистилища», начинающийся «Ben ti dovevi, per lo primo strale — De la cose fallaci, levar suso…»

По-пушкински ясное и лаконичное стихотворение Анны Ахматовой «Муза» (1924 г.) силой поэтического самоутверждения, высоким сознанием своей значимости родственно по духу гению великого флорентийца. Русский советский поэт, как некогда его итальянский собрат, без ложной скромности ставил себя в круг владык поэтического слова:

Когда я ночью жду ее прихода,
Жизнь, кажется, висит на волоске.
Что почести, что юность, что свобода
Пред милой гостьей с дудочкой в руке.
И вот, вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала
Страницы «Ада»? Отвечает: "Я".

Именно эти строки прозвучали из уст Ахматовой в 1961 г. на ступеньках древнего храма в Сицилии, где ей торжественно вручали премию Этна-Таормина.

³⁰В. Н. Лазарев. Происхождение итальянского Возрождения, т. 1. Искусство Проторенессанса. М., 1956; т. 2. Искусство Треченто. М., 1959.

В 30-е годы острее, чем в начале XX в., стало ощущаться несоответствие уровня переводов Данте уровню русской поэтической культуры. Интенсивность и размах переводческого дела в стране привлек в область художественного перевода крупнейших мастеров слова. Перевод Д. Мина, начатый еще в середине прошлого века и бесчисленное множество раз перепечатывавшийся, никого уже не мог удовлетворить.

В 1932 г. А. М. Горький, направлявший работу издательства «Academia», счел необходимым заказать новый перевод «Божественной Комедии». Однако до М. Л. Лозинского никто не решался принять это нелегкое задание.

Важно отметить, что с самого начала речь шла о том, чтобы сделать «Божественную Комедию» достоянием нашей поэзии, дать представление о творчестве Данте как о явлении искусства — это мог только стихотворный перевод, сохраняющий с наибольшей полнотой особенности итальянского стиха. Таким образом, советская школа перевода избрала труднейший из путей, не последовав за Кологривовой и многочисленными западными переводчиками, перелагавшими поэму кто прозой, кто белым стихом.

Более десяти лет продолжалась напряженная работа Лозинского над текстом Данте,- работа, которую поистине следует назвать подвигом. Одаренный поэт, человек высокой культуры, искушенный мастер поэтического перевода, он тем не менее осознавал всю трудность воссоздания «русского Данте». Лозинский писал: «По грандиозности замысла, по архитектурной стройности его воплощений, по многообразию и разительности образов, по страстной силе своего реализма поэма Данте не знает себе равных среди европейских литератур» ³¹. В архиве Лозинского сохранилось множество выписок, свидетельствующих о тщательнейшей подготовке переводчика. Он изучал разные случаи enjambements, рифмы итальянского оригинала, фонетику стиха великого флорентийца ³².

В русских стихах он стремился сохранить максимальное разнообразие рифм в пределах одной и той же песни и определенную закономерность в чередовании звуков, свойственные оригиналу. Уясняя объем значения слов в поэме, Лозинский пытался находить их соотношения с русской лексикой. Сохранились его этюды о том, как следует переводить такие многосмысленные итальянские слова, как virtuoso и animo. Лозинский, ло его собственным словам, «научился мыслить терцинами». Силы для завершения своего огромного труда он черпал в непоколебимом убежде-

³¹ «Литературный современник», Л., 1938, № 3, стр. 96–98.

³² См.: Е. Эткинд. Архив переводчика (Из творческой лаборатории М. Л. Лозинского).- В сб. «Мастерство перевода». М., 1959, стр. 394–403.

нии в том, «что для русской речи и для русского стиха препятствий не существует» .

Если у лучшего переводчика «Божественной Комедии» XIX в. Д. Мина поэтический язык был как бы на одном уровне, стиль Лозинского многообразен и отражает лексическое разнообразие Данте. Просторечие, высокий торжественный стиль, повседневная фразеология — все богатство русского языка Лозинский использовал для того, чтобы найти выразительность, соответствующую силе Дантова стиха. Он понял высокую риторику автора «Комедии», чьи ритмы и рифмы то резки и жестки, то сладостны и нежны. Лозинский не упрощает синтаксиса Данте, не боится сложности его построений, и в той степени, в какой возможно, передает ее в структуре другого языка. Успех перевода определялся в немалой степени его связью с дантовской традицией русской поэзии — от Пушкина до Ахматовой.

Как единодушно отмечала критика³⁴, труд Лозинского явился как бы вторым рождением оригинала, воссозданного средствами русского языка. Конечно, в переводе поэмы, насчитывающей более 14 тысяч строк (99 542 слова), не могут не быть менее удачные места (особенно во второй и третьей частях), однако они редки и следует удивляться замечательной точности передачи итальянского текста. Справедливо будет считать М. Л. Лозинского лучшим советским дантологом 30- 40-х годов нашего века.

«Ад» в переводе Лозинского появился в 1939 г. Война застала переводчика в самом разгаре его трудов. Несмотря на блокаду Ленинграда, в непосильно тяжких условиях осажденного города, Михаил Леонидович продолжал свою работу. Ему удалось сохранить рукопись незавершенных переводов и все подготовительные материалы. В 1944 г. в Москве вышло «Чистилище», а в 1945 г., в год победы,- «Рай». Нельзя не отметить того удивительного обстоятельства, что во время войны, когда страна испытывала нужду в бумаге и не было достаточно типографских рабочих, все же нашлись силы и средства, чтобы издать бессмертное творение великого итальянского поэта. В 1946 г. перевод Лозинского был удостоен Государственной премии первой степени. «Божественная Комедия» в его переводе переиздавалась еще семь раз. Эти факты — неоспоримое доказательство большого значения поэмы Данте для советской культуры.

В статье о Данте, посвященной памяти М. Лозинского, Юрий Олеша писал, что с именем и трудом Лозинского у него связано одно из зна-

³³Выступление в Союзе советских писателей 12 февраля 1946 г.

³⁴См. рецензии Б. Реизова («Звезда», Л., 1945, № 1, стр. 141–142); Б. Кржевского («Статьи о зарубежной литературе». М.-Л., 1960, стр. 408–411); А. Федорова («Советская книга», М., 1946, № 8–9, стр. 125–128).

чительных переживаний: впервые он прочел Данте именно в его переводе. Приведу из нее несколько строк: «Сперва о нем знаешь только то, что знают все: автор „Божественной Комедии“, умер в изгнании — на паперти в Равенне, любовь к Беатриче, „горек чужой хлеб, и круты чужие лестницы“. Ну и, конечно, с детства не покидает воображение фигурка в красном с зубчатыми краями, капюшоне, спускающаяся по-кругам воронки… И вот, собравшись с духом, вы начинаете читать; прочитываете — и перед вами чудо! Вы никогда не думали, никогда не допускали, что это так превосходно, так ни с чем не сравнимо. Вас обманывали, когда говорили вам. что это скучно. Скучно? Боже мой_г здесь целый пожар фантазии!» ³⁵

Олеша хотел приблизить великого писателя к русскому читателю, так как «нет большей радости, чем делиться прекрасным». О том, с каким мастерством Олеша, обладающий сам пламенной фантазией, мог бы сделать книгу — пересказ «Божественной Комедии» в его восприятии — свидетельствуют немногие напечатанные страницы. Олеша не раз говорил автору этой книги о своем намерении и советовался с ним по некоторым вопросам, у него возникавшим. К сожалению, смерть прервала его труды ³⁶.

В то время как советские писатели и поэты каждый по-своему переживали Данте, ученые-исследователи снова и снова обращались к истории Данте в России. Интересные материалы для этой темы находим в работе К. С. Анисимовой о Герцене. Она пишет: «Гордая тень великого флорентийца сопровождала Герцена на всем его жизненном и творческом пути»; «в отдельных его произведениях, в самых важных местах неизменно возникает отсвет дантовскои поэзии» .

В оценке Герцена Данте не столько поэт средневековья, сколько великий предшественник эпохи Возрождения. Следует подчеркнуть, что эта мысль стала одной из руководящих в последующей русской данто-логии. Однако все усложняющееся на Западе и у нас изучение средневековья позволило нам в настоящее время ясно увидеть глубинные связи писателей XII-XIII вв. с греко-римской культурой и развивать идеи Герцена на современном уровне исторической науки ³⁸.

Опубликованные в 50-х годах материалы свидетельствуют об энергичном участии, которое А. Герцен и Н. Огарев приняли в проведении

³⁵  Ю. Олеша. Из литературных дневников.- В кн.: «Литературная Москва», сб. 2. М., 1956, стр. 731–732.

³⁶  Отрывки из задуманной писателем книги о Данте см. там же, стр. 739–740.

³⁷  К. С. Анисимова. А. И. Герцен о литературе Запада.- «Уч. зап. Ленингр. пед. ин-та им. Герцена», 1959, т. 196, стр. 80–84.

³⁸  И. Н. Голенищев-Кутузов. Влияние латинской литературы IV-V вв. на литературу Средневековья и Ренессанса.- «Вестник древней истории», М., 1964, № 1; он же. Данте и Предвозрождение.- В сб.: «Литература эпохи Возрождения и проблемы всемирной литературы». М., 1967.

дантовского юбилея 1865 г. В письме, адресованном редактору итальянской газеты для юношества 15 мая 1865 г., Огарев от своего имени и от имени Герцена заявил: «Я считаю своим долгом подать на празднике великого Данте русский голос, как бы слаб он ни был, лишь бы он выразил всю симпатию, питаемую нами к Италии, и всю нашу веру в ее будущее» ³⁹. Огарев послал в «Gioventu» сонет, начинающийся «Италия, земного мира цвет».

Попытка рассмотреть историю Данте в России за полтора века была сделана в статье Н. Г. Елиной «Данте в русской литературе, критике и переводах»⁴⁰. В ней содержатся интересные наблюдения над переосмыслением текстов Данте русскими переводчиками (например, Катениным), которые определялись как характером их собственного творчества, так и проблемами, волновавшими русское общество. Если, говоря о влиянии Данте на Пушкина, Н. Г. Елина опиралась прежде всего на работы акад. М. Н. Розанова, то выяснение связей А. Блока с великим итальянским поэтом является ее исследовательским достижением. Досадны отдельные неточности в этой ценной работе (путаница с переводами конца XVIII в.), а также недостаточное внимание, которое уделено советскому периоду русской дантологии. Последнее обстоятельство, по-видимому, объяснялось неразработанностью в то время историографии отечественной дантианы. Пробел этот был восполнен библиографией «Данте в СССР», изданной в 1965 г. Фундаментальной библиотекой общественных наук Академии наук СССР ⁴¹.

Студенты наших высших учебных заведений, в 20-е и 30-е годы учившиеся по курсам западных литератур П. С. Когана, А. В. Луначарского и В. М. Фриче, после второй мировой войны черпали сведения о Данте из 18-й главы «Истории зарубежной литературы», написанной одним из компетентнейших советских итальянистов С. С. Мокульским ⁴². В более ранней работе по истории итальянской литературы (1930) С. С. Мокульский отмечал, что он исходит из взглядов на Данте Луначарского, в то время как А. К. Дживелегов разделяет противоположные воззрения (Фриче). В главе о Данте, написанной спустя 16 лет, С С. Мокульский в оценке социальных позиций Данте расходится с -Луначарским. Мы вполне согласны с его мнением о том, что Данте

³⁹  «Литературное наследство», т. 61. Герцен и Огарев, т. 1. М., 1953, стр. 906–907. Письмо опубликовано с черновика, содержащего поправки Герцена.

⁴⁰ "Вестник истории мировой культуры", 1959, № 1, стр. 105–121. Библиография переводов и критической литературы 1918–1964 гг., составлена И. В. Голенищевой-Кутузовой. Достоинством работы является привлечение материалов на языках народов Советского Союза и учет дантовских штудий в национальных республиках.

⁴² С. С. Мокульский. Данте.- В кн.: «История зарубежной литературы. Раннее Средневековье и Возрождение». Под ред. В. М. Жирмунского. Изд. 2. М., 1959, стр. 206–228.

«удивительно чутко различал основные свойства слагавшегося буржуазного строя и отшатнулся от него с отвращением и ненавистью. В этом он показал себя глубоко народным поэтом, ломавшим узкие рамки и феодального и буржуазного мировоззрения». Нельзя не отметить также тонкого анализа «пейзажей» трех царств⁴³. Все же с некоторыми высказываниями Мокульского нельзя согласиться. Он обесценивает трактат Данте «О монархии», в смысл которого глубже проникли Гревс, Луначарский и Грабарь. С. С. Мокульский слишком настаивает на том, что Данте подражал средневековым «видениям» и «хождениям»; вслед за романтиками он предпочитает «Ад» другим кантикам «Божественной Комедии», слишком прямолинейно толкует аллегоризм Данте.

Для лучшего понимания эпохи, в которую жил и творил великий поэт, важны появившиеся после войны исследования советских историков и экономистов об Италии XIII-XIV вв. Так, в монографии В. И. Рутен-бурга «Очерки из истории раннего капитализма в Италии», написанной со знанием западной специальной литературы, автор полемизирует с итальянскими экономистами и историками А. Сапори и П. Бонфанти, которые идеализируют и приукрашивают деятельность банкиров и купцов средневековой Италии. Заслуживают внимания также статья В. П. Стоклицкой-Терешкович «К вопросу о раннем капитализме во Флоренции XIV в.» ⁴⁴ и работы Л. А. Котельниковой об особенностях развития феодализма в Северной и Средней Италии эпохи Данте.

Изыскания И. М. Гревса и В. Э. Грабаря, занимавшихся политическими идеями трактата «Монархия», были продолжены в конце 50-х годов молодым харьковским историком Л. М. Баткиным. В его кандидатской диссертации «Социально-политическая борьба во Флоренции в конце XIII-начале XIV в. и идеология Данте» (1958) преувеличивалось влияние экономических факторов на мировоззрение флорентийца. Невольно вспоминалось ироническое замечание Антонио Лабриолы об ученых мужах, пытающихся изъяснять смысл Дантовой поэзии с помощью накладных, которые выписывали на свое сукно флорентийские торговцы — современники автора «Божественной Комедии». В последующих работах Баткина этот недостаток был преодолен. Примечательной чертой исследований Баткина, отразивших новый этап в развитии нашей исторической науки, является обращение к первоисточникам, самостоятельная проработка архивных материалов и хроник, изучение новейшей западной литературы. Расширение фактической базы привело к отказу от многих укоренившихся представлений, в том числе о феодальном характере гибеллинской партии и антифеодальном характере партии гвельфов. Картина гвельфо-гибеллинской борьбы, писал Бат-

⁴³  Там же, стр. 223.

⁴⁴  «Средние века», сб. 5. М., 1954, стр. 338–350.

кин, опираясь на исследования учеников И. М. Гревса, Н. Оттокара и П. Бицилли, выглядит так пестро и хаотично, что возникает вопрос, возможно ли вообще как-то определить «гвельфизм» или «гибеллинизм». Не сходны ли эти термины с алгебраическими знаками, которым можно придать любые конкретные значения? ⁴⁵ Он охотно цитирует одно время забытого у нас Бицилли, писавшего в книге «Салимбене»: «Разбираясь в путанице итальянских отношений XIII столетия, в этом невообразимом сплетении интересов, страстей, вожделений и притязаний, находишь единственный возможный ответ: был „гвельфом“ тот, кто боролся против „гибеллинов“, и vice versa» ⁴⁶. И вывод: каждая коммуна придерживалась обычно той ориентации, которая помогала защитить свою независимость от мощных международных сил — папства, империи и французского короля.

Работы Л. М. Баткина «О сущности борьбы гвельфов и гибеллинов в Италии»⁴⁷, "Флорентийские гранды и поправки 6 июля 1295 г. к «Установлениям правосудия»⁴⁸, «Подготовка и создание приората во-Флоренции» ⁴⁹ показывают, что ученый свободно ориентируется в сложнейшей мозаике событий и отношений в Италии эпохи Данте. В статье «Хроника Дино Компаньи, или Притча Данте Алигьери» Баткин подвергает подробной критике домыслы Э. Роон-Бассерман, которая «смело» атрибутировала хронику — самому Данте! ⁵⁰

В талантливой книге Баткина «Данте и его время. Поэт и политика» (М., 1965) нам представляется ошибочной концепция политической идеологии Данте. Тексты флорентийца не дают оснований для модернизации старого буржуазно-националистического мифа.

Просматривая сборники советских поэтов, изданные между 1940 и 1965 гг., мы найдем немало стихов, посвященных Данте, или тех, в которых упомянуто его имя и содержатся ссылки на его произведения-Приведу строфу из стихов Владимира Эльснера:

В твоих строках кристаллы слез застыли,
Лучится пламенем кровавый блеск;
И разве смог бы передать Вергилий,
Как ты, стенанья душ и Стикса плеск⁵¹.

⁴⁵ Л. М. Баткин. О сущности борьбы гвельфов и гибеллинов в Италии.- В сб. «Из истории трудящихся масс в Италии». М., 1959, стр. 75–83.

⁴⁶  П. М. Бицилли. Салимбене. Очерки итальянской жизни XIII в. Одесса, 1913, стр. 199.

⁴⁷  В сб.: «Из истории трудящихся масс в Италии». М., 1959, стр. 75–83.

⁴⁸  В сб.: «Средние века», вып. 20. М., 1961, стр. 75–97.

⁴⁹«Научные доклады высшей школы. Историч. науки», М., 1961, № 2, стр. 203- 218.

⁵⁰ В сб.: «Средние века», вып. 17, М, 1960, стр. 374–384.

⁵¹Вл. Эльснeр. Страны и люди. Стихи. Тбилиси, 1957, стр. 97–98.

В поэме «Теркин на том свете» А. Твардовский остается верен пушкинскому восприятию «Ада». Тема схождения живого в загробный мир разрабатывается в «Теркине» в пародийно-сатирическом плане, с гротескно-гиперболическими образами и реалистическими прозаизмами, позволяющими говорить о дальнейшем осложненном развитии дантовской традиции русской поэзии, берущей начало от стихотворений Пушкина. А. Твардовский предвидит ассоциации, которые могут возникнуть у читателей, и возможные упреки критики: «Новым, видите ли, Дантом объявиться захотел» ⁵².

Отличительной особенностью советской дантологии является ее многонациональный характер. В советскую эпоху начались усиленные дан-товские штудии в республиках Кавказа, на Украине и в Молдавии. Благодаря трудам переводчиков, произведения великого поэта Италии стали доступны на родных языках народам Советского Союза.

Грузинский перевод «Божественной Комедии» (1933) на шесть лет опередил появление русского текста Лозинского. Замысел перевода поэмы Данте на грузинский язык возник у поэта Константина Гамсахур-дия, автора романов о грузинском средневековье, еще в 1919 г. во Флоренции. «Ад» он перевел в соавторстве с Константином Чичинад-зе, сопроводив его в издании 1933 г. краткими примечаниями и обширной вступительной статьей. Перевод исполнен в условных терцинах, без рифм, с окончаниями, которые являются своеобразными ассонансами. Вторую часть «Божественной Комедии» Гамсахурдия переводил один (1938), и, наконец, в 1941 г. тбилисское издательство «Федерация» выпустило полный грузинский текст поэмы («Рай» также в переводе Гамсахурдия). В предисловии к «Божественной Комедии» наибольший интерес для дантологов представляют параллели между творчеством Шота Руставели и Данте. Гамсахурдия называет автора «Витязя в тигровой шкуре» первым среди поэтов христианского мира до Данте.

Сопоставления Данте с поэтами Грузии находим в монографии Ш. И. Нуцубидзе «Руставели и Восточный Ренессанс» (Тбилиси, 1947). В ней сравнивается образ Тамары у поэта Иоанна Шавтели (XII в.) и образ Беатриче в «Божественной Комедии»⁵³. Нуцубидзе подчеркивает единство поэзии и философии в творчестве Руставели и Данте.

Внимание исследователя сосредоточено на установлении идеологических и литературно-художественных связей Восточного (особенно грузинского XII в.) и Западного Ренессанса.

⁵²  «Новый мир», 1963, № 8, стр. 15.

⁵³  Отметим на стр. 184 чрезвычайно любопытную параллель схождения в Ад Беатриче и Тамары, которую ожидают там грешники.

По мнению автора статьи «Генезис эстетического чувства» К. Капанели, Шота Руставели и Данте являются писателями Предренессанса ⁵⁴.

На той же точке зрения стоит О. Джинория, написавший большую статью на грузинском языке «Данте — последний поэт средневековья и первый поэт нового времени» ⁵⁵ .

Основная тенденция грузинских литературоведов и историков философии — рассматривать явления культуры Западной Европы и Кавказа. в IX-XIII столетиях как единый комплекс христианской цивилизации, питаемый общими источниками, прежде всего византийскими .

В советскую эпоху полный перевод «Божественной Комедии» получила и Армения. Работа над переводом и комментарием к поэме заняла у Арбуна Таяна более 15 лет. Армянский перевод, так же как и грузинский, делался поэтами, владеющими итальянским языком, с текста, оригинала, без посредства подстрочников, получивших, к сожалению, весьма широкое распространение в нашей переводческой практике. «Ад» был закончен А. Таяном в 1947 г., в 1952 г. в Ереване вышло «Чистилище» и в 1959 г.- «Рай». В начале 1969 г. издательство Академии наук Армянской ССР переиздало всю поэму в одном томе с цветными-иллюстрациями из ранних итальянских рукописей. Поэма Данте в переводе Арбуна Таяна, бесспорно, будет читаться не только в пределах советской Армении, но и в раскиданной по всему миру армянской диаспоре.

Советское востоковедение обратило особое внимание на средневековую’ культуру народов Средней Азии и Кавказа. Для дантологов исследования востоковедов И. Ю. Крачковского, Е. Э. Бертельса, Н. И. Конрада ⁵⁷ ценны прежде всего потому, что в Средней Азии и на Кавказе возникали в конце первого и в начале второго тысячелетия нашей эры те же проблемы, относящиеся к равноправию народных языков, к распространению светской культуры, обмирщению философии, к использованию античного наследия и арабской науки, что и в культуре этого периода Западной Европы, особенно Италии.

Выдающиеся советские исследователи Востока не раз касались Данте и предренессансной культуры Запада. В «Очерке истории персидской литературы» Е. Э. Бертельса рассматриваются хождения праведного мужа Артака Вираза по раю и аду с описанием грешников. Все проступ-

⁵⁴ «Труды Тбилис. ун-та», 1940, т. 14, стр. 45–88.

⁵⁵«Труды Тбилис. ун-та», 1956, т. 61, стр. 179–210.

⁵⁶И. Н. Голенищев-Кутузов. Эпоха Данте в представлении современной науки.- «Вопросы литературы», 1965, № 5, стр. 98–99.

⁵⁷См. послесловие Н. И. Конрада в кн.: В. К. Чалоян. Армянский Ренессанс. М., 1963, стр. 159–165.

ки разбиты на категории, степени наказания в точности соответствуют преступлениям.

В поэме «Светоч души» (Мисбах-ал-арвах) шейха Аухададдина Кир-мани (умер в 1298 г.), в которой под аллегорическим покровом рассказа о странствии по неведомым фантастическим городам описываются различные стадии душевной жизни, Бертельс отмечает главы, представляющие сходство с «Божественной Комедией». По словам Бертельса, это доказывает общность почвы, на которой возникли оба произведения ⁵⁸.

Бертельс сопоставлял также легенду об Авиценне с поэмой Данте. Авиценна встречается с неким старцем, древним как мир; старец поучает Авиценну, рассказывая о своих странствиях, и излагает структуру физических и духовных миров в виде своеобразной географии, постепенно доводящей слушателя до самых сокровенных глубин Эмпирея. Бертельс пишет: «Мы здесь как бы находим наметку основного мотива „Божественной Комедии“ Данте с той только разницей, что функцию Вергилия выполняет Хайи и не ведет своего ученика, а лишь описывает ему этот трудный путь» ⁵⁹. Этот сюжет был широко распространен и в персо-таджикской суфийской литературе и нашел отражение в поэме Санаи (умер в 1141 г.).

Дантологов и историков итальянского языка не может не удивить поразительное сходство проблем, волновавших Данте, когда он сочинял свой трактат «О народном красноречии», и Алишера Навои, написавшего спустя почти два столетия трактат «О тяжбе двух языков» (1499). Навои первым заговорил о культурном значении своего родного языка тюрки, о его праве быть литературным языком. Подобно великому флорентийцу, узбекский поэт выступает защитником своего родного языка и, не жалея красноречия, доказывает его преимущество перед персидским, признававшимся в его время единственным языком поэзии. Навои раскрывает лексическое богатство староузбекского языка, гибкость его грамматических форм, стилистические возможности, поэтическую выразительность. Полемическое сочинение Навои явилось как бы завещанием среднеазиатским поэтам, пишущим на родном языке, как некогда лингвистический трактат Данте — итальянским ⁶⁰.

Крупнейший советский арабист И. Ю. Крачковский в докладе «Одна из параллелей к „Божественной Комедии“ Данте в арабской литературе», прочитанном в 1930 г. в Академии наук, рассматривал «Послание об ангелах» и «Послание о прощении» Абу-л-ала иль Маари. Арабский

⁵⁸  Очерк истории персидской литературы. Л., 1928, стр. 63.

⁵⁹  «Известия АН СССР. Отд. обществ, наук», 1938, № 1–2, стр. 80 

⁶⁰  См.: Е. Э. Бертельс. Навои. М, 1948, стр. 245 и А. М. Абражeeв. Сложное предложение в «Мухокаматуллфатайн» Алишера Навои.- «Труды Узбекского ун-та», 1959, № 95, стр. 151–168.

писатель начала XI в. дает описание рая и ада в диалогах с ангелами и обитателями загробного мира ⁶¹.

На Украине первый популярный очерк о Данте появился в 1941 г. в серии лекций «В помощь изучающим марксизм-ленинизм» как приложение к журналу «Большевик Украины». Автор брошюры Виктор Вер называет «Божественную Комедию» «одной из самых высоких вершин, которых достигало человечество на своем историческом пути».

Украинские литературоведы преимущественное внимание уделяют вопросам влияния Данте на творчество Т. Шевченко, Л. Украинки, Ивана Франко. В 1954 г. О. А. Домбровский защитил в Львовском университете диссертацию «Франко — комментатор и переводчик поэзии „Новой Жизни“ Данте» ⁶². Домбровский рассматривает переводы Ивана Франко на украинский язык стихов «Новой Жизни» (1913) ⁶³. Сохраняя в переводах форму сонета, Франко переводил вольно канцоны. Endecasillabo Данте Франко передает одиннадцатисложным украинским ямбом. Первым украинским переводом был отрывок «Ада», сделанный Франко в 1870–1880 гг. Часть пятой песни перевела Леся Украинка, десять песен «Ада» — В. Самийленко. Перевод Самийленко напечатан в галицкой «Правде» в 1892 г. ⁶⁴

Новый — на этот раз полный — перевод «Ада» был сделан П. Кар-маньским и акад. М. Рыльским значительно позже. Он появился в 1956 г. в Киеве. Перевод исполнен пятистопным ямбом с постоянными женскими рифмами, как в итальянской поэзии. Украинские издатели воспользовались комментарием Лозинского к московскому изданию 1950 г. Вступительная статья А. И. Белецкого рассматривает состояние дантологии на Украине и, в частности, отмечает большую и неизменную любовь Тараса Шевченко к Данте. В 1852 г. Шевченко писал своему другу Бодянскому: «Данте говорил, что в нашей жизни нет больше горя, чем в несчастье вспоминать о минувшем счастье… я на себе испытываю это ежедневно». Шевченко много слышал о Данте еще в Петербурге (от художника Брюллова). Он читал перевод «Ада» Коло-гривовой (Фан-Дима) и встречался с переводчиком «Божественной Комедии» Д. Е. Мином.

Немаловажным событием в культурной жизни Украины явился выход в свет в юбилейном 1965 г. нового перевода «Новой Жизни». Осуществление его потребовало коллективных усилий группы поэтов, среди

⁶¹  См. издание Крачковским «Послания» в «Трудах Института востоковедения», т. 3, Л., 1932.

⁶²  Частично опубликована в «Уч. Зап. Львовск. ун-та», 1955, т. 30.

⁶³ Данте Aлiгiepi. Характеристика середних вiкiв. Життя и вибiр iз його поезii. Укр. мовою зладив I. Франко. Львiв, 1913; переиздана в Киеве в 1965 г.

⁶⁴ М. Мороз. Данте украiнською мовою.- «Жовтень», Львiв, 1957, № 9, стр. 138–141 

которых находим имена мастеров разных поколений, в том числе Мико-Лу Бажана и Ивана Драча. В течение многих лет работает над переложением «Чистилища» украинскими терцинами Е. А. Дроб’язко ⁶⁵. ,

В 20-е и 30-е годы в Латвии появилось несколько изданий, посвященных Данте. Комитет, созданный в Риге для проведения 600-летней годовщины со дня смерти поэта, издал в 1921 г. сборник⁶⁶, в котором был напечатан перевод «Ада» на латышский И. Массенса, а также статьи латвийских дантологов. Несмотря на мелкобуржуазные тенденции некоторых из них, в сборнике встречаются весьма осведомленные статьи, указывающие на серьезное изучение творчества Данте в Рижском университете. В течение последующих 15 лет Массенс окончил переводы и других кантик «Божественной Комедии» ⁶⁷. Перевод этот, являющийся пока в Латвии единственным, следовало бы переиздать (хотя он и не передает форму — терцины — оригинала), снабдив предисловием и комментариями, соответствующими современному уровню науки о Данте. К юбилею 1965 г. в Риге были подготовлены новые переводы стихов из «Vita Nova».

В Эстонии до самого последнего времени, насколько мы осведомлены, не существовало перевода «Божественной Комедии». Отдельные песни «Ада» в эстонском переводе появились лишь в 1962 г. в антологии литературы средних веков и Ренессанса, составленной В. Я. Алт-тоа⁶⁸. Известный эстонский поэт Иоаннес Семпер, который в 1924 г. перевел «Новую Жизнь», для упомянутой антологии перевел третью песнь «Ада». Будем надеяться, что в скором времени эстонская литература обогатится полным текстом бессмертной поэмы Данте.

В конце 50-х годов была начата работа над первым полным собранием сочинений Данте на русском языке. К работе над переводами текстов Данте были привлечены ученые и переводчики, специализировавшиеся на античной, средневековой и ренессансной литературе. Двухтомный русский академический Данте содержит все канонические произведения великого поэта вместе с трактатом «О воде и земле», помещенным в разделе «Dubia».

Все переводы, кроме ставшего в нашей литературе классическим перевода «Божественной Комедии» М. Лозинского, исполнены заново, причем большинство из них впервые стали достоянием русского читателя. Политический трактат Данте «Монархия» перевел с латинского В. П. Зубов — это был последний труд выдающегося советского специалиста по истории науки, автора книг об Аристотеле и Леонардо да Винчи и 

⁶⁵ Перевод Е. А. Дроб’язко издан в Киеве в 1968 г.

⁶⁶ Dante. Rakstu krajums 600 gadu naves dienas pieminai. Riga, 1921.

⁶⁷ Dante. Dieviska Komedija. Tulkojis J. Masens. Riga, 1937.

⁶⁸ "Keskaja ja vaza — Renessansi kirjanduse antoloogia". Koostanud V. Alttoa. Tallin, 1962.

исследований по средневековой эстетике. А. Г. Габричевскому принадлежит перевод прозаической части «Пира», представляющего первый опыт философской и научной прозы на итальянском языке. С большим изяществом передал по-русски латинские эклоги, которыми обменивался Данте с болонским поэтом Джованни дель Верджилио, Ф. А. Петровский; им же сделан перевод трактата «О народном красноречии». Молодой поэт-итальянист Е. Солонович перевел стихотворения Данте и совместно с И. Голенищевым-Кутузовым — письма. Переводы прозы и стихов «Новой Жизни», канцон «Пира», некоторых стихов Данте и цикла «О Каменной Даме» выполнены автором этой книги.

Основную свою задачу переводчики видели в том, чтобы русский текст не только передавал все оттенки мыслей Данте, но и стилисти-чески как можно больше соответствовал оригиналу; они стремились к тому, чтобы каждая строка русских стихов, не расходясь со смыслом дантовского текста, напоминала звучание итальянских. Советская школа поэтического перевода не допускает никаких «технических» послаблений. В баллатах, секстинах, канцонах, сонетах, эклогах и других стихотворных формах переводчики сохраняли особенности и порядок рифм и сложнейшей и изысканнейшей строфики подлинника, пытаясь донести до читателя удивительное поэтическое искусство и техническое мастерство Данте. Подобные переводы возможны лишь благодаря структуре русского языка, необычайно благоприятной для передачи самых разнообразных размеров других языков.

В комментарии к сочинениям Данте, написанном автором настоящей книги, даются не только необходимые фактические сведения, но рассматриваются эстетические достоинства произведений и отдельных мест, стиховедческие и историко-литературные проблемы. Комментатор стремился обнаружить всю широту и свободу дантовской мысли, восходившей и к Аристотелю, и к арабам, и к латинским классикам, а также к Платону. В мировоззрении Данте прослеживается влияние различных философских и религиозных идей его времени и показывается, как поэт становится борцом за единое мировое государство, врагом насилия и стяжательства.

Это издание, по замыслу его участников, должно было творчески переосмыслить достижения современной медиевистики и синтезировать почти двухвековой опыт отечественной дантологии.

Трудясь над созданием многотомной «Истории всемирной литературы», советские ученые не считают возможным изолировать Запад и обойти молчанием его вековые связи с Востоком. То, что мы называем «средневековьем» и «Ренессансом», имеет свои параллели в странах Азии. Мы стремимся найти для Данте, величайшего поэта Запада первого тысячелетия после падения Римской империи, место в общем развитии мировой культуры. В этом одна из основных задач современной

советской дантологии. Мы не ограничиваемся, как полагают некоторые историки литературы Запада, раскрытием «идеологии» Данте, но, следуя марксистскому методу, стремимся охватить сложные явления в целом, изучая средневековую философию, античное наследие, поэтику и стилистику эпохи Данте. Мы считаем художественный анализ «Божественной Комедии» обязательным для литературоведа, но не хотим быть гидами в кунсткамере эстетических фрагментов.

В долгих и оживленных спорах у нас выработался взгляд на Данте как на предвозвестника грядущего, а не как на пророка прошедшего. Данте осудил стяжательство и лихоимство нарождающейся буржуазии во имя больших гуманистических принципов. Необходимость объединения человеческого общества, «устроенного ради достижения единой цели, а именно — счастливой жизни» («Пир», IV, IV, 1) ведет, по мнению великого итальянского поэта, к единому всемирному государству. Только в объединении человечества, утверждал Данте, можно достигнуть вселенского мира, полноты времен.

Советские дантологи видят в Данте не только гениального художника слова, но также политика и моралиста. Этика для нас неразрывно связана с политикой. Этика в России всегда являлась спутницей большой литературы. Во времена страшных событий последней войны Данте предстал нашему воображению как мерило правды, как грозный судия. В 1944 г. поэтесса Надежда Павлович сравнивала немецкие концлагери с видением адских кругов в «Божественной Комедии» и обращалась к ее творцу:

Ты, знающий путь в преисподней,
Свой плащ над бездной влача.
Как будешь судить сегодня
Убийцу и палача?

Вот почему нам так дороги слова Данте из его письма к Кан Гранде, которые в начале Великой Октябрьской революции любил вспоминать А. В. Луначарский: «Sed, omissa subtili investigatione, dicendum est breviter quod finis totius et partis est removere viventes in hac vita de statu miserie et perducere ad statum felicitatis» ⁶⁹.

⁶⁹ «Ho оставив всякие тонкие изыскания, нужно кратко сказать, что цель целого и части--вырвать живущих в этой жизни из состояния бедствия и привести к состоянию счастья» (Письма, XIII, 39).