Рустем Вахитов — Советская идеология. Опыт методологического марксизма

1. Марксов метод критики идеологии.

Прошло уже почти 20 лет с начала перестройки и 12 лет после распада СССР и все это время идет болезненный, но необходимый процесс осмысления произошедшего российскими интеллектуалами, прежде всего, из среды оппозиции. Предлагаются самые разные подходы: от геополитического, сводящего причины катастрофы нашей страны к диверсионной деятельности западных спецслужб и идеологической войне¹, до фрейдистского, констатирующего «эдипов комплекс» у либеральной интеллигенции, то есть особую иррациональную ненависть к Отцу, который ассоциируется у наших либералов со Сталиным и государством вообще². Большинство из этих подходов, безусловно, необходимо учитывать и применять, углубляя уже полученные результаты. Однако, при этом, кажется, остался по большому счету невостребованным марксов метод исторического материализма. Как ни странно, даже современные коммунисты в большей степени рассуждают в терминах геополитики, чем обращаются к анализу советского и постоветского общественного бытия (неправильно, конечно, утверждать, что таких попыток вообще не было, но, увы, большинство из них сопряжены с догматическим, «истматовским» пониманием марксизма, что сводит на нет его эвристическую ценность).

Между тем, ведь переворот 1985–1991 годов был прежде всего идеологическим переворотом. Сначала критика, а затем и ниспровержение и демонизация идеологии Советского Союза предшествовали всем остальным преобразованиям в нашей стране. Да и сейчас на 12 году либеральных реформ можно смело констатировать, что самые глубокие изменения произошли именно в сфере идеологии. Несмотря на натиск реформ, сохранились некоторые черты советского общественного строя, стоят старые учреждения и институты под новыми названиями и почти не изменился состав правящего слоя: те же люди, которые сидели в обкомовских и райкомовских кабинетах, теперь сидят в администрациях областей и городов и банках. Однако от официальной государственной идеологии СССР не осталось и следа. Итак, исследователь причин антисоветской контрреволюции не может обойти вниманием проблему идеологии. А ведь исторический материализм — это метод, созданный как раз для критики идеологии и Марксу и Энгельсу принадлежит первое научное определение идеологии, не утерявшее значимости до сих пор.

Разумеется, как и всякий философский и научный метод, исторический материализм имеет свои естественные ограничения, вызванные тем простым обстоятельством, что наука вообще не изучает жизнь как она есть — слишком уж многообразна и полна случайностей живая жизнь, наука изучает созданные ею самой абстрактные модели, отражающие лишь некоторые черты реальных исследуемых объектов. К примеру, методы механики Ньютона не учитывают размеров физических тел и представляют их как материальные точки — гипотетические объекты, обладающие лишь массой. Исторический же материализм не учитывает национального и цивилизационного фактора, для него существуют лишь люди как существа производящие, объединяющиеся в общество для создания необходимых для жизни средств в процессе труда, общественного производства: «… дело обстоит следующим образом: определенные индивиды определенным образом занимающиеся производственной деятельностью, вступают в определенные общественные и политические отношения»³. Винить исторический материализм в том, что он-де забывает, что эти люди могут быть немцами, евреями, русскими и от этого зависит их поведение, мировоззрение и так далее — все равно что винить газосварочный аппарат в том, что он не позволяет зашивать рубашки: вообще-то он и предназначен не для этого, а для того, чтобы «латать» железные трубы. Если же какой-нибудь горе-исследователь воспринимает марксизм не как метод или особый взгляд на мир (как, кстати, его и советовали воспринимать сами классики марксизма, например, Фридрих Энгельс в работе «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии⁴), а как абсолютную, полную истину, то есть, скорее, на манер религии, то это ведь вина не марксизма, а самого исследователя..

В принципе для того, чтобы применять марксизм как метод совсем необязательно быть даже материалистом и марксистом. Ведь и идеалисту ничто не мешает признать возможность рассмотрения человека исключительно как производящего существа для удобства исследования определенной стороны жизни общества и только на период этого исследования. При этом этот идеалист преспокойно может продолжать вообще-то считать человека Образом Божьим. Ведь физик-механик, рассчитывая движения планеты Юпитер, приняв ее за материальную точку, тоже не верит при этом, что планета Юпитер не имеет размеров. В этом общезначимая эвристическая ценность марксистского метода исторического материализма и если применять его умно, осознавая его естественные границы и сочетая его с другими методами, например, тем же цивилизационным — для полноты картины, то он способен принести немалые плоды (будем называть эту нашу позицию методологический марксизм).

Итак, обратимся к официальной советской идеологии — вульгарному советскому марксизму.

2. Советская официальная идеология

Идеология эта формировалась на основе учений Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и в общих чертах была закончена в 30-е годы. Хотя затем она и подвергалась определенной модернизации (возьмем к примеру тезис о мирном сосуществовании социалистической и капиталистической систем, ставший теоретической базой для брежневской политики „разрядки“), тем не менее основы этой идеологии остались неизменными. Разумеется, в ее рамках марксизм подвергся значительному упрощению и догматизации⁵, но на то она и идеология, а не философия, то есть доктрина, предназначенная не для узких кругов специально подготовленных интеллектуалов, а для широких масс. И, кроме того, идеология, вопреки ее собственным заверениям, и не пригодна для научного, объективного исследования общества, напротив, она противится критическому философскому анализу и себя самой, и представляемого ею общества, так что искажение реальности входит в ее природу.

Вплоть до 50-х годов идеология советского марксизма воспринималась подавляющим большинством советского общества как нерушимая, абсолютная истина. Люди могли критически относиться к какому-либо партийному и советскому деятелю, но им и в голову не приходило сомневаться в истинности самой марксистской идеологии. Более того, негативно воспринимаемых политиков как раз подозревали не в чем ином как в отходе от марксизма.

Начиная с 60-х годов эта официальная идеология стала сдавать свои позиции, сначала в среде интеллигенции, затем и более широких слоях советского общества. К 80-м годам в нее практически никто в СССР не верил, так что упразднение этой идеологии в позднюю перестройку было лишь официальным утверждением уже свершившегося факта и поэтому было воспринято обществом безболезненно. Причем и в годы ее господства, и в последующее время она практически, за редкими исключениями, не становилась объектом научного объективного изучения, тем более с применением марксистского метода, в основном преобладают либо славословия, либо поношения. Попытаемся же восполнить этот пробел и направить оружие марксовой критики идеологии на идеологию вульгарного советского марксизма. Однако для этого нужно сначала обрисовать ее в общих чертах⁶.

Согласно этой идеологии, вся история человечества, начиная с разложения первобытной общины, есть история борьбы трудящихся и паразитов-тунеядцев (рабов и рабовладельцев, крестьян и феодалов, рабочих и капиталистов). Трудящиеся производят материальные блага, паразиты себе их присваивают, лишая трудящихся продуктов их же собственного труда, по праву частной собственности. Источник исторического процесса — материальное производство, осуществляемое коллективами трудящихся. Именно этим трудом создаются новые производительные силы, порождающие новые экономические формы и общественные отношения. Это вызывает необходимость перемены устаревших политических и идеологических форм (государства и духовной культуры), что и происходит в результате революции. Таков закон соответствия производительных сил и производственных отношений — главный закон истории. Законы истории жестки, механистичны, универсальны, они исключают всяческие случайности и отклонения и действуют везде одинаково, независимо от цивилизационной или этнической специфики.

Все народы должны пройти тот путь, который уже прошел Запад — от первобытного общества через рабовладение и феодализм к капитализму, а затем совершить коммунистические революции. Основной лейтмотив истории составляет постепенное приближение трудящихся классов к политическому и экономическому освобождению по мере развития производительных сил, научно-технического прогресса. Крепостной крестьянин более свободен, чем раб, так как имеет небольшую собственность и считается человеком, а не тягловой скотиной, капиталистический рабочий боле свободен, чем феодальный крестьянин, так как формально, юридически считается членом гражданского общества. Закабаленность капиталистического рабочего лишь экономическая, сбросить эту последнюю форму зависимости пролетариат сможет в результате коммунистической революции.

В ХХ веке возникло первое государство, где трудящиеся — городские рабочие и беднейшие крестьяне, то есть деревенский пролетариат победили в результате социалистической Революции и выгнали или уничтожили своих паразитов (капиталистов, помещиков, купцов, дворян). Таким образом, Советский Союз есть государство рабочих и крестьян, свободно трудящихся, созидающих новое общество и идущих к коммунизму. Примеру Советского Союза после 2 мировой войны последовали некоторые другие страны. Однако сохранились еще страны, где власть осталась у паразитов-капиталистов, возглавляемые странами Западной Европы и США. Рано или поздно и там капиталистические режимы рухнут, и пролетарии и крестьянство тоже возьмут власть в свои руки. Коммунизм — столбовая дорога цивилизации, которую не минует ни одна страна.

Поскольку социалистическая революция произошла в России — аграрной, полуазиатской неразвитой стане (которая оказалась „слабым звеном“ в цепи империализма), то СССР был вынужден за несколько десятилетий догнать индустриальный уровень развития Запада (ступившего на путь индустриального развития несколько веков назад). И это ему удалось. СССР уверенно лидирует в соревновании двух систем — капиталистической и социалистической и демонстрирует социальные преимущества социализма (свободы, творческое саморазвитие личности, социальная справедливость и равенство). Запад же стагнирует, погрязает в имущественном неравенстве, богатстве одних и нищете других, чувствует свой скорый конец и оттого преисполняется агрессии и экспансионизма. Он желает либо победить СССР и мир социализма военным путем, тем самым, приостановив поступь общественного прогресса, либо, если это будет невозможно, уничтожить вместе с собой весь мир в огне атомной войны. Советский Союз же ведет миролюбивую политику, направленную на сотрудничество со всеми прогрессивными силами планеты и уверенно идет к неминуемой победе социализма.

Такова в общих чертах была официальная идеология СССР — советский марксизм, тиражируемая в бесчисленных книгах, фильмах, спектаклях, преподаваемая в школах и в институтах, с детских лет входившая „в плоть и кровь“ советского человека. Для пропаганды этой идеологии в СССР существовал целый социальный институт пропагандистов и агитаторов, но совершенно понятно, что если бы эта идеология не разделялась массами, если бы она не отвечала внутренним импульсам общественного сознания, то никакие агитаторы ее бы не удержали (и так, собственно, и произошло в „застой“ и перестройку).

Очевидно, перед нами идеология именно в марксовом смысле, то есть самовосприятие общества, а вовсе не его объективный самоанализ. В „Немецкой идеологии“ Маркс и Энгельс иронизировали над теми философами и политиками, которые принимают самовосприятие общества за „чистую монету“. По словам классиков, любой английский лавочник умнее таких философов и политиков и имеет более реальный взгляд на жизнь, потому что понимает, что, как правило, представление человека о самом себе не совпадает с его реальным положением в жизни. Эти слова Маркса и Энгельса не худо бы напомнить тем сегодняшним и противникам и сторонникам советского строя, которые до сих пор — с ненавистью или с благоговением повторяют фразы советского агитпропа о государстве пролетариата, рабочих и крестьян. Разумеется, сказанное не означает, что эта советская идеология, как и всякая другая, есть субъективные фантазии или совершеннейшее заблуждение. Отнюдь! Идеология, по Марксу, не беспочвенна, она — пусть искаженно и ложно, но отображает действительные социальные условия, в которых живут люди, создающие идеологию, и воспринимающие ее как истину. В своей идеологии человек какого-либо общества отчуждает и фантастически преломляет реальные способ материального производства и соответствующие ему общественные отношения, существующие в этом обществе. В этом смысл марксистского тезиса: идеология есть ложное сознание общества. А задача критика идеологии, вооруженного методом исторического материализма — вскрыть материальную подоплеку идеологических тезисов, действительное общественное бытие ложного общественного сознания, опуститься с иллюзорных небес идеологии на реальную землю способа материального производства. В этом плане нет большого смысла упрекать создателей советского марксизма в вульгаризации идей Маркса, будучи советскими людьми они бессознательно отражали в своей идеологии советское общественное бытие и никакого иного марксизма кроме советского и вульгарного у них получиться не могло.

Обратимся же к советскому способу материального производства.

3. Советский способ материального производства в классический период (до 60-х годов)

Сразу же, как только мы это сделаем, становится ясной ложность одного из основных тезисов советского марксизма — о том, что СССР — это общество победившего пролетариата и примыкающего к нему беднейшего пролетаризированного крестьянства. Пролетариат — и городской и сельский есть классы. Класс же, согласно самой философии марксизма, есть социальная форма, присущая обществам, где имеется частная собственность на средства производства. Класс и образуется по критерию отношения к частной собственности: обладающие ей составляют класс эксплуататоров (рабовладельцы, феодалы, буржуа), не обладающие — класс эксплуатируемых (рабы, крестьяне, пролетарии). Советское же материальное производство было построено не на частной, а на общественной, государственной собственности на средства производства, что означает, что советское общество было бесклассовым, с точки зрения марксистского (научного, а не идеологического) анализа⁷.

Как пишет об этом наиболее авторитетный и неидеологизированный исследователь советского строя А. А. Зиновьев: „коллектив владеет этими средствами и эксплуатирует их. Но они не есть его собственность… Директор фабрики, например, находится в таком же социальном отношении к средствам деятельности, как подчиненные ему рабочие и служащие. Если одним словом определить коммунизм с этой точки зрения (имеется в виду зиновьевская теория реального коммунизма — Р.В.), то можно сказать, что это общество, где все работающие граждане суть служащие государства“ ⁸.

Далее, советское производство носило не рыночный, а плановый характер. Государство решало: сколько продукции и в какой срок должен произвести тот или иной трудовой коллектив, куда продукция должна быть направлена и т.д. Государство распределяло продукцию через сеть своих баз, магазинов, обеспечивая ей стабильную цену. Для этого государство создавало специальные структуры, изучающие потребности населения, нужды промышленности и т.д. и т.п. Зиновьев пишет об этом: „коммунистические клеточки (элементарные структуры общества по Зиновьеву — Р.В.) создаются, преобразуются и уничтожаются решениями властей. … При этом определяется характер и объем их деятельности, число и категории сотрудников, взаимоотношения их с другими клеточками и государством. Они функционируют в рамках планов работы. Главный критерий оценки их работы соблюдение того, что предписано им их статусом и выполнение планов“⁹.

Не менее важно и то, что наряду с экономической эффективностью в процессе советского производства играла исключительную роль социальная эффективность. Каждый трудящийся мог быть уверен в том, что он не потеряет свою работу, получит помощь в получении квартиры, в случае болезни (бесплатное лечение, дешевые путевки в санатории от профсоюза и т.д.). Более того, член советского трудового коллектива был связан с другими членами тысячами ниточек личных зависимостей, он не ощущал себя заброшенным и обреченным на одиночество индивидом, он всегда мог рассчитывать на „локоть“ друга. Даже наличие субординации в коллективе (начальник и подчиненный) не исключало личностные взаимоотношения (начальник может быть таким же членом Партии, как и подчиненный, дети начальника и подчиненного могут ходить в один детский сад или в один и тот же класс школы). Помощь и поддержка были гарантированы даже для плохих работников. Независимо от качества работы члены коллектива получали одну и ту же зарплату. Никто, за исключением лиц, совершивших из ряда вон выходящие поступки, вроде политического или уголовного преступления, не должен был бояться голодной смерти или лишения моральной поддержки сослуживцев¹⁰.

Такой общинный характер производства, в общем-то, обеспечивает определенный, не самый высокий, но и не низкий уровень воспроизводства материальных благ. В кризисных же ситуациях он еще более эффективен и обеспечивает скорую и тотальную мобилизацию и решение поставленной проблемы (недаром, частым явлением на советском производстве был аврал, руководители производства интуитивно чувствовали, что в исключительных условиях этот способ производства демонстрирует лучшие свои стороны). Кроме того, — и это еще важнее — он обеспечивает главнейшие жизненные потребности большинства индивидов и значит общество, основанное на нем, обладает высокой степенью стабильности. Однако такой способ производства и такие общественные отношения имеют и свои недостатки, как и полагается, диалектически связанные с их же собственными достоинствами. Вечный бич советского производства — лодырь и тунеядец, стремящийся увильнуть от работы и получить свой кусок хлеба — такой же, как у других, за меньший труд. Наказывать таких лодырей экономически — значит выступать против главного принципа советских общественных отношений — принципа коммунальности. Согласно ему даже плохой член коллектива пользуется минимумом привилегий, которые пользуются и другие члены коллектива. Советские люди составляют единую производственную общину, а члены такой общины не могут относиться друг к другу по „закону джунглей“, то есть на основе индивидуалистического правила равнодушия к судьбе другого, каким бы он ни был. Отсюда стремление воздействовать на „паршивых овец“ моральными средствами — терпеливые и часто бесполезные попытки их перевоспитать при помощи товарищеских судов, партийных и комсомольских собраний и т.д.

Таковы были реальные условия жизни советских людей, их материального производства, общественного бытия в классических период советского общество (до 69-х годов). Легко заметить, что нарисованная картина мира советского марксизма, ее основные идеологические тезисы соответствовали именно мировосприятию участника реального материального общественного производства.

Идеологический тезис о том, что основной движитель истории — производительные силы, создаваемые трудовыми коллективами, естественен для человека, вся общественная жизнь которого, начиная с совершеннолетия и до старости, происходит в трудовом коллективе, и практически им и ограничена. Такой человек бессознательно переносит в область идеологических представлений свое общественное бытие, и поэтому от него трудно требовать понимания цивилизационного, этнического и каких-либо других факторов истории, не связанных с производством, с трудом.

Обратимся теперь к тезису советского истмата о жестких, неумолимых, механистичных законах истории. Нетрудно обнаружить и его корни в советском общественном бытии. Человек, участвующий в советском производстве, подчиненном жесткому планированию, в своей идеологии неизбежно отображал и это, но в особой иллюзорной форме и представлял историю как подчиненную также некоему плану, от которого невозможно отступить и который с неумолимостью будет реализован. Это „исторический план“ и есть пресловутые „законы истории“ вульгарного марксизма. Причем, в отличие от Промысла Божьего, о котором можно только гадать и который может быть констатирован лишь постфактум, здесь речь идет о сугубо рациональных, вполне понятных и доступных законах — наподобие инструкций Госплана и разъяснений инженера и мастера.

Наконец, тезис о противостоянии социализма и капитализма как противостоянии царства трудящихся и царства паразитов, также вполне коррелирует с реальными социальными условиями жизни советского человека. Средний советский человек — носитель официальной марксистской идеологии искреннее любил Советский Союз — „общество победившего пролетариата“ и не любил западных капиталистов — „трутней и паразитов“, по той же причине, по какой он любил своих трудолюбивых, веселых и открытых товарищей по бригаде и не любил тунеядцев и халтурщиков. Советские люди здесь воспринимаются как трудящиеся, производители благ, капиталист же здесь мыслится вообще как неработающий человек, даром получающий жизненные блага (что строго говоря не совсем соответствовало не только реальной западной действительности, но даже теории самого Маркса, согласно которой капиталист может и работать, предпринимать некие усилия по организации производства, продаже товаров; суть капиталистической эксплуатации, по Марксу не в праздности капиталиста как такового, а в наличии отношений отчуждения, порождаемых частной собственностью, причем, отчужденным от самого себя, от своей сущности является не только рабочий, но и капиталист, чей внутренний мир сузился до одного инстинкта обладания¹¹). И наибольшим ударом по официальной советской идеологии было обнародование во времена перестройки того факта, что западный капиталист вовсе не обязательно — жирный бездельник с сигарой во рту, прожигающий деньги в варьете, что, напротив, западный капиталист, как правило, спортивен, подтянут, дисциплинирован, расчетлив, скуп и трудолюбив. И тезис о мирном сосуществовании двух антагонистических систем также отражает извечное стремление советского коллектива „мирно сосуществовать“ с лодырями и пьяницами, перевоспитывать их, убеждать, давать отсрочки…

К советскому общественному бытию восходила не только политическая идеология, но и институты надстройки: государство (в узком смысле, как аппарат управления)¹², духовное производство (школа, СМИ, институты культуры). Но рассмотрение всего этого — тема для отдельной большой работы, мы же пока обратимся к другой советской идеологии — псевдолиберализму.

4. Неофициальная советская идеология: советский псевдолиберализм.

С начала 60-х годов, то есть с хрущевской „оттепелью“ официальный марксизм стал терять власть над умами, и советская интеллигенция, которая некогда была творцом и проводником в массы марксизма, начала продуцировать версии иной, неофициальной советской идеологии. Разумеется, все это происходило не целенаправленно: создавать идеологию есть естественное свойство интеллигенции, такое же, как дыхание для живого организма, и точно так же, как человек не замечает, что он дышит, интеллигент не замечает, что он идеологизирует. Кроме того, идеология есть ведь ложное сознание, своеобразный самообман, поэтому носитель идеологии ее таковой не считает, для того, чтобы осознать это, нужно выйти за рамки данного идеологического дискурса (что, как правило, связано с переходом к другому идеологическому дискурсу). Так, интеллигенты-»шестидесятники" правильно квалифицировали официальный советский марксизм как идеологию (не пожелав, правда, ее подвергнуть научному анализу, в частности, потому что дискредитация советского истмата для них была тождественна дискредитации марксизма вообще). Однако они не так и не поняли, что сами они критикуют марксизм и советский строй также с позиций сугубо идеологических.

Эта новая идеология формировалась в диссидентских кружках, в самиздатовских журналах, в антисоветских русскоязычных изданиях за границей. Тем не менее, участвовали в этом процессе не только диссиденты — открытые враги советской власти, но и самые широкие круги интеллигенции, то есть работников умственного труда — от университетских профессоров и школьных учителей, до работников партийных СМИ и идеологического советского и партийного аппарата (которые, казалось бы, должны были наоборот, защищать советскую идеологию). На работе они могли провозглашать тезисы марксизма-ленинизма, в которые давно уже не верили, а в кругу друзей, «на кухне» поносить марксизм, восхвалять Запад и, таким образом, не осознавая этого, распространять новую идеологию¹³. Идеология эта ковалась не только в теоретических рассуждениях и статьях, не меньшую роль сыграли здесь литература, бардовская песня, эстрадный юмор и другие формы элитарного и массового искусства, в которых в эстетически привлекательной форме преподносились те или иные антисоветские мировоззренческие установки.

Когда началась перестройка, это идеологизирование выплеснулось на страницы отечественных журналов и газет, на экраны ТВ, в университетские аудитории, на площади городов, постепенно полностью заполонив все информационное пространство позднего СССР. Робкие попытки честных и убежденных советских марксистов отстоять или даже просто публично высказать свои взгляды (вспомним знаменитое письмо Нины Андреевой, напечатанное в «Советской России» в разгар горбачевской перестройки), тонули в улулюканье, шельмование, оскорблениях и угрозах. Адепты новой идеологии затыкали рты своим идеологическим противникам не хуже своих предшественников — вульгарных марксистов¹⁴.

Но что же это за идеология? Необходимо заметить, что неофициальная советская идеология, начавшая формироваться в годы хрущевской «оттепели» и брежневского «застоя», распадалась на две разновидности. Первую мы обозначаем как советский псевдомонархизм, вторую — как советский псевдолиберализм. Первый разрабатывался «почвенническими» кругами диссидентства (А. Солженицын, И. Шафаревич, Л. Тимофеев и др.), второй — «прозападными, либеральными кругами» (А. Сахаров, Е. Боннэр, В. Новодворская и др.). При всех различиях их положительных установок — Солженицын с Шафаревичем провозглашали верность русскому православному монархизму, Новодворская с Боннэр, напротив отрицали всякую самобытность России и в качестве идеала предлагали Запад и США, их объединяла общая антисоветская платформа. Причем, в условиях, когда единственной реальной исторической формой российской цивилизации был СССР, этот антисоветизм диссидентов фактически был разновидностью русофобии (в случае «западников» вроде Боннэр это была русофобия открытая и сознательная, в случае «почвенников» вроде Солженицына — скрытая и частично бессознательная)¹⁵.

В годы перестройки псевдомонархизм стал основой для таких организаций как широко известное тогда общество «Память», а также широких кругов «писателей-патриотов» (В. Распутин, В. Белов, В. Бондаренко и др.). Псевдолиберализм же был представлен Межрегиональной Депутатской группой (Г. Попов, Т. Гдлян, Т. Заславская. Г. Старовойтова и др.), младореформаторами Чубайсом, Бурбулисом, Гайдаром и т.д. После переворота 1991 года псевдолиберализм стал государственной идеологией Российской Федерации, псевдомонархизм — одной из оппозиционных идеологий (по причинам, рассмотрение которых выходит за рамки марксистской методологии; имеется в виду цивилизационный фактор: поддержка российских «либералов» Западом, который через своих агентов влияния, спецслужбы и идеологические рычаги вообще принимал активное участие в процессах, происходивших в позднем СССР и в ранней РФ). Поэтому мы обратимся к рассмотрению советского псевдолиберализма.

Он прошел несколько стадий своего развития. Первоначально он эклектично совмещал себе тезисы социализма марксистского толка и либерализма. Сейчас уже мало кто помнит, что Сахаров — кумир сегодняшних самых крайних либералов, почти социал-дарвинистов (таких как Гайдар и Чубайс), по своим убеждениям был вообще-то сторонником теории конвергенции социализма и капитализма, то есть сращивания их и совмещения лучших черт каждого из этих обществ. К примеру, в своей работе «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» он писал: «Автор (имеется в виду сам автор работы А. Д. Сахаров — Р.В.) очень хорошо понимает, какие уродливые явления в области человеческих и международных отношений рождает эгоистический принцип капитала, когда он не испытывает давления социалистических, прогрессивных сил..»¹⁶. В наши дни подобные слова звучат почти как коммунистическая пропаганда. Еще в годы перестройки наши псевдолибералы (возможно, из сугубо тактических соображений) употребляли лозунги «обновленного социализма». Открыто отреклись от социалистической идеи они перед самым 1991-ым годом, когда широким массам стал ясен крах перестройки. Мы рассмотрим основные тезисы идеологии псевдолиберализма уже в развитом, очищенном от чуждых напластований виде¹⁷. Перед этим мы должны указать на одну ее немаловажную особенность: она формировалась в полемике с советской официозной идеологией — вульгарным марксизмом и в общем-то главной ее задачей было «вырвать» человека из идеологического пространства марксизма-ленинизма. А для этого следовало говорить с ним на строго определенном языке и на строго определенные темы. В итоге получилась своего рода «перевернутая картинка», мировоззрение «вывернутого наизнанку истмата»¹⁸. В этом мы видим объяснение громадного и быстрого успеха антисоветской идеологии. За столь короткий срок столь значительное число людей, конечно, не могло произвести сложную и болезненную работу объективного критического переосмысления своих прежних взглядов, просто изменились оценки при общем сохранении структуры мировосприятия.

Истмат исходил из того, что историей движет созидательная работа коллективов трудящихся, а индивидуалисты-собственники — паразиты и тунеядцы. Псевдолиберализм, напротив, объявляет собственника-индивидуалиста субъектом исторического процесса и источником прогресса, а саму частную собственность — священной и неприкасаемой, трудящиеся же предстают здесь как носители «стадного инстинкта», трутни, безынициативные и инфантильные индивиды, неспособные жить самостоятельно, своим умом. Истмат выступает за тотальную госэкономику и госраспределение, псевдолиберализм — за не менее тотальный рынок, который рассматривается теперь как естественный регулятор экономики. Рынок своей «невидимой рукой» якобы все в конце концов обставляет наилучшим образом. Функции государства с этой точки зрения сводятся к минимуму («государство — ночной сторож», оно не вмешивается в экономику, а лишь охраняет собственников от посягательств на их собственность).

И истмат, и псевдолиберализм солидарны в том, что в истории действуют жесткие универсальные законы, главным образом, сводящиеся к законам экономики, и что все народы должны пройти один и тот же путь — от первобытной общины через рабовладение и феодализм к капитализму, то есть повторить путь Запада. Но согласно истмату конечная точка этого пути — коммунизм, а согласно псевдолиберализму — капитализм. Капитализм видится здесь как идеальное общество, где фактически нет сколько-нибудь серьезных проблем, где все люди обеспечены, счастливы, свободны. Даже положение отверженных слоев капиталистического общества — безработных, бродяг и т.д. псевдолиберализм оценивает как более высокое и приемлемое, чем положение, скажем, рядового советского гражданина. Указание на реальные трудности Запада: расслоение между странами первого и третьего мира, агрессивную политику США, кризисность западной экономики, псевдолиберализм квалифицирует как коммунистическую пропаганду и без обсуждений отметает.

Российская революция 1917 года, согласно псевдолиберализму, прервала нормальное развитие России, уже шедшей по пути капитализма вслед за Западом. Революция якобы отбросила нашу страну в феодализм, а то и в рабовладение. Истоки этой революции — как в зловредном фанатизме большевиков, так и в авторитарных, антидемократических традициях российской цивилизации вообще. Россия еще в средние века свернула с цивилизованного пути развития, по которому пошел Запад, и стала все больше походить на азиатские деспотии. Азиатчина большевиков есть прямое продолжение азиатчины царизма¹⁹.

Советский социализм, таким образом, понимается здесь как социальная аномалия и исторический тупик, сплошная череда преступлений государства перед своим народом (красный террор, гонения на религию, коллективизация, сталинский террор, преследования диссидентов в послевоенном СССР и т.д.). Никаких положительных черт псевдолиберализм за советским строем не признает, и призывает к полному уничтожению его в социальной реальности и к тотальному очернению в общественном сознании²⁰.

Мы обозначаем эту идеологию как советский пседолиберализм, потому что имитируя некоторые внешние черты классического западного либерализма и западного неолиберализма, он по сути является феноменом советской культуры. Либерализм как таковой есть идеология буржуазии в западном смысле этого слова. Советский псевдолиберализм начал формироваться в те годы, когда буржуа западного типа в России не было и не могло быть по определению. Создавался он людьми, которые жили в советском обществе, впитали в себя его, если не официально-идеологические, то внутренние, мировоззренческие, культурные, экзистенциальные установки, то есть оставались советскими людьми, пусть даже и выступающими против политической надстройки этого советского общества²¹. Более того, искомая «цивилизованная буржуазия» не возникла и позже, после гайдаровско-чубайсовской приватизации, а ее порождение — «новые русские» в целом ряде существенных черт отличаются от буржуазии Запада. Вместе с тем этот псевдолиберализм имеет ряд положений, принципиально и генетически связанных с советским вульгарным истматом²². Прежде всего, западный либерализм предлагает совершенно иную концепцию членения исторического процесса: дикость-варварство-цивилизация. Она принципиально не совпадает с «истматовской пятичленкой»: первобытный строй-рабовладение-феодализм-капитализм-коммунизм" и с псевдолибералистской «четырехчленкой»: первобытный строй, рабовладение, феодализм, капитализм. Для настоящего либерала не существует «капитализма», а есть «цивилизованное общество», и дело тут не только в термине, а в подходе к истории: концепция общественно-экономических формаций выдвигает на первый план экономический фактор, концепция западного либерализма — фактор политический, наличие или отсутствие институтов демократии западного типа. Далее, классический либерализм ничего не говорит о законах истории, что в общем-то естественно: либерализм — идеология индивидуалистичная, с ее точки зрения историю делают не некие абстрактные законы, а конкретные активные индивиды. Рассуждения о законах истории, которым люди вынуждены подчиняться для либерала — ересь холизма, неприемлемой для него веры в реальность абстрактных понятий: «народ», «история» и т.д. Можно сказать больше: в современных версиях либерализма (к примеру, в концепции «открытого общества» К. Поппера) историцизм подвергается самой резкой критике, существование универсальных законов истории решительно отвергается и в качестве основного метода политики предлагается социальная инженерия. Все это, конечно, бесконечно далеко от рассуждений советских и постсоветских «либералов» о законах рынка, непреложных и одинаковых везде «как законы Ньютона», что якобы исключает любой другой путь развития России, кроме капиталистического.

Итак, псевдолиберальная доктрина обрисована. Обратимся теперь к материальному производству советского общества 60-х-80-х годов в поисках ее реальных корней.

5. Советский способ материального производства в постклассический период ( 60-е — 80-е годы)

Метод исторического материализма заставляет предположить, что столь явные изменения в идеологической сфере советского общества не могут не указывать на соответствующие изменения в базисе общества или в способе материального производства. И, действительно, с 60-х годов в реальную жизнь СССР вторгается фактор, который теперь будет оказывать лишь возрастающее влияние на развитие советской цивилизации. Имеется в виду так называемая «вторая, теневая экономика»²³. К 80-м годам западные советологи пришли к выводу, что, несмотря на официальные декларации о государственном характере советской экономики, реальная экономика СССР была скрыто многоукладной и что неформальное, неконтролируемое государством хозяйствование — теневая экономика играло в нем не меньшую роль, чем экономика официальная²⁴. Судя по всему, этим заявлениям вполне можно доверять, во всяком случае их еще, кажется, никто всерьез не оспаривал. Замечательно, что появление теневой экономики как существенного, значимого феномена советского реального общественного бытия приходится именно на 60–70-е годы (первые исследования феномена советского черного рынка появились в 1977 году, тогда была опубликована классическая работа Грегори Гроссмана "Вторая экономика в СССР²⁵, понятно, что к этому времени эта вторая экономика уже завершила в общих чертах свое формирование), и именно в это же время развивается в среде интеллигенции подспудная антисоветская идеология, альтернативная марксистскому официозу. Анализ причины возникновения теневой экономики выходит за рамки нашей работы, мы можем лишь указать на то, что, возможно, это связано с началом разрушения советской общины, основывавшейся на патриархально-крестьянских ценностях²⁶, в период массовой послевоенной урбанизации.

Что же из себя представляла советская «теневая экономика»? Американский исследователь А. Кацелинбойген выделял в ней полулегальный сектор («серый рынок») и нелегальный сектор («коричневый» и «черный рынок»). Важно заметить, что наряду с ними существовал и «белый» сектор, то есть легальный советский рынок, где, скажем, садовод мог свободно продать произведенную его собственными руками сельхозпродукцию с разрешения государства.

Нелегальные и полулегальные рынки охватывали собой деятельность спекулянтов, которые, пользуясь личными связями, скупали дефицитные товары по госцене и перепродавали их по свободной; цеховиков, которые в подпольных производствах делали дефицитную продукцию и выбрасывали ее на рынок, распространяя, допустим, через те же госмагазины, но «из-под прилавка» и т.д., и т.п. Так называемые «диссидентские обществововеды» (в частности, С. Кордонский) вводят также понятие «административного рынка», где в качестве «товара» выступала должность, те или иные привилегии, личные связи и т.д. Иными словами, административный рынок был «иерархизированной, синкретичной системой (где экономический и политический компоненты даже аналитически не могли быть разделены), в которой социальные статусы и потребительские блага конвертируются друг в друга по определенным, отчасти неписанным правилам, меняющимся во времени»²⁷.

Практически все исследователи охотно отмечают, что теневой рынок был теснейшим образом связан с административной, плановой экономики, но они подчеркивают, как правило, лишь одну сторону этой связи — трудность функционирования госэкономики без теневого «довеска». Диссидент Лев Тимофеев вообще считает, что нелегально сформировавшиеся в позднем СССР рыночные отношения есть «нормальная», «естественная» форма экономики, которая составляла «живую альтернативу» плановому хозяйству. Он пишет уже в наши дни: «От „социалистического сектора экономики“, который вообще никогда не существовал в чистом виде, к началу 80-х … мало что осталось: вся цепочка управления экономикой, … и межотраслевые связи в том числе были сверху донизу коррумпированы и пронизаны отношениями „черного рынка“… Но как ни парадоксально, именно „черный рынок“ и обеспечивал более или менее нормальный производственный процесс… Не для того ли и реформы, чтобы снять назревшее противоречие между оболочкой и содержанием — именно в пользу здравых рыночных отношений и частной собственности»²⁸. Французский исследователь российского происхождения А. Олейник свободен от родовых перехлестов диссидентского сознания и в оценках советской цивилизации более спокоен и объективен, но и он пишет: «Нелегальная экономика или теневой рынок была одновременно и чуждым, и жизненно необходимым элементом советской экономической системы. С одной стороны нелегальная экономика обеспечивала горизонтальное взаимодействие предприятий, альтернативное посредничеству и контролю со стороны государственных органов. С другой стороны командная экономика не могла функционировать без постоянного обращения экономических агентов к нелегальным практикам…… для успешного выполнения плана требовалось обращаться к нелегальным практикам снабжения»²⁹.

В то же время ими почти не обращается внимание на обратную зависимость — теневой советской экономики от экономики официальной, плановой и от государства вообще. Непонимание этой обратной зависимости и порождает либеральные мифы «а ля Лев Тимофеев» о зарождение в недрах советского общества «частных собственников западного типа» и о необходимости их «освободить». Попытка проведения экономических реформ, исходя из этих мифов (а данные тезисы Тимофеева, несмотря на его личное позиционирование себя как православного патриота, имели широкое хождение среди самых радикальных либералов-западников вроде Чубайса и Гайдара), и привела к возникновению в России бандитского и компрадорского капитализма, а не ожидаемого реформаторами капитализма «цивилизованного», «западного». Вместе с тем и крупный советский спекулянт, и теневой производственник — цеховик не могут априрори считаться частными собственниками, потому что они не владеют товарами и средствами производства, они их используют антизаконно, по сути дела, похищая их у государства. А на вора по определению не распространяется право собственности, он может быть лишь фактическим и незаконным обладателем украденной им вещи.

Это не публицистический перехлест, а реальное положение дел в советской теневой экономике. Вся деятельность советских теневиков строилась именно на хищениях госсобственности, совершенным либо прямо, либо в скрытом виде. Спекулянт незаконно скупал на базе по госцене дефицитный товар (например, по сговору директором базы, который оформлял этот товар как испорченный при транспортировке). Цеховик также использовал краденное, похищенное у государства сырье (например, ткань для джинсов, которые на рынке будут выдавать за «сделанные в США»). Более того, цеховик нелегально и незаконно использовал станки и оборудование, принадлежавшие государству, и даже крал у государства рабочую силу (ведь физическая сила, здоровье, профессиональные навыки человека советского общества априори принадлежали государству³⁰). Таким образом, советский теневой «капитализм» изначально нес откровенный криминальный оттенок в сущности своей и его связь с настоящим криминальным миром — миром, где правили «воры в законе», оформляется уже тогда в позднесоветские годы.

Итак, в постклассическом СССР в реальном материальном бытии появляется еще один персонаж — теневик, делец, цеховик. Он противостоял уже известным нам классическим представителям советского производства — членам трудовых коллективов, как хорошим, работящим, так и плохим — лодырям и тунеядцам. Советский лодырь увиливал от работы, делал ее некачественно, мог даже стащить с завода деталь, но эпизодически и сугубо для себя — для садового участка, для собственного автомобиля, в крайнем случае, чтоб продать за бутылку водки за проходной. Советский теневик превратил эти хищения в систему и при помощи них делал деньги (при содействии коррумпированных госчиновников), создавал и приводил в действие механизм черного рынка — довеска к официальной экономике. Это уже был серьезный сдвиг в общественном бытии, который не мог не отразиться идеологически в общественном сознании. Причем, легко заметить, что система ценностей советского псевдолиберализма и есть идеологическое отражение реального общественного бытия и общественных отношений прослойки советских теневиков-дельцов. В самом деле, в своей реальной жизни теневой делец считал себя умным, инициативным, практичным человеком, не упускающим свою выгоду, а честных трудяг с советских заводов презирал, почитая их за «быдло». В идеологической сфере эта уверенность отражается в виде тезиса о том, что собственник и предприниматель — соль земли, движитель исторического прогресса, капитализм — общество таких собственников — наилучший строй в истории, социализм — общество трудяг — исторический тупик. Причем, антисоветский идеолог представлял себе западный капитализм именно таким, каким он должен бы быть, чтобы в нем прижились советские теневики — циничные полукриминальные дельцы. Строго говоря, такой западный капитализм имел мало общего с реальным западным капитализмом, например, в ханжеской и помешанной на законопослушности Америке такие дельцы — якшающиеся с преступниками и ведущие свой бизнес при помощи приемов преступного мира точно также оказались бы за решеткой, как и в СССР. Но зато этот образ капитализма чудесным образом совпадал с его образом из вульгарной советской пропаганды. Антисоветский идеолог лишь менял здесь нравственные оценки, то есть стремился оправдать цинизм, корыстолюбие, правовой нигилизм дельцов и очернить честность и солидаризм простых трудящихся, причем, и в том, и в другом случае при помощи сугубо истсматовского тезиса об экономической эффективности как главном критерии прогресса (и при истматовском игнорировании критерия эффективности социальной).

Зависимость теневого дельца от плановой экономики (ведь он крадет продукцию, принадлежащую государству и количество украденного зависит от количества запланированного госорганами) идеологически отражается в тезисе псевдолиберализма об универсальных законах экономики, исключающих самобытное развитие того или иного народа; точно также как зависимость трудящихся на госпредприятиях от Госплана в их реальной, производственной жизни отражается в сознании вульгарного советского марксиста в виде тезиса об универсальности и неизменности законов истории. Наконец, ненависть теневого дельца к государству, в котором он видит своего врага, карающего его строжайшим образом за такую «естественную» и «безобидную» тягу к воровству и спекуляции фантастически отражается в разного рода разглагольствованиях антисоветских идеологов о преступлениях Ленина, Сталина, КПССС перед собственным народом и т.д., и т.п. Сами эти идеологи пытаются все представить так, что они выступают против «бесчеловечного коммунизма» исходя сугубо из христианских ценностей и гуманизма. Все современники «застоя» и «перестройки» помнят должно быть, рассуждения наших записных либералов о «слезинке ребенка», которая-де аннулирует ценность любого самого лучшего общества (имелось в виду, разумеется, общество социалистическое). Но показательно, что те же либералы (Попов, Старовойтова, Гайдар, Чубайс, а вслед за ними и Немцов с Хакамадой) открыто оправдывали обнищание большой части народа, преступления, совершаемые новой российской буржуазией, а также преступления буржуазии западной, совершаемые в колониях, и не вспоминали при этом ни о гуманизме, ни о христианстве, ни о слезинке ребенка. Перед нами не простое лицемерие, а определенная идеологическая логика . Ленин и Сталин — представители государства, и репрессии были направлены на усиление государства, а государство, согласно советскому псевдолиберализму, должно быть максимально ослабленным и выведенным из всех сфер общественной жизни, откуда только возможно. Российские кооператоры и приватизаторы и западные колонизаторы осуществляли кражи, грабежи, мошенничество и даже массовые убийства, но здесь преступления исходят не от государства, а от частного лица, бизнесмена, и их следствием должна стать, по мысли либералов, экономическая эффективность.

Напоследок мы считаем необходимым напомнить, что отношения между идеологом и тем субъектом материального производства, интересы которого выражает идеолог, почти всегда сложны, неоднозначны и даже противоречивы. Идеолог может не понимать, и как правило, действительно, не понимает: в чьих интересах он идеологизирует. Более того, чисто субъективно он может испытывать даже отвращение к представителям реальной социальной базы своей идеологии. Ведь идеология — ложное сознание, и идеолог считает, что он высказывает некие вечные и универсальные истины, а вовсе не теоретически систематизирует мироощущение какого-либо социального слоя. Дело обстоит не так, что к идеологу буржуазии приходит буржуа и говорит: создай за определенную плату идеологию, оправдывающую меня. Такая система тезисов и не была бы идеологией, во всяком случае в устах того, кто ее заказал и создал. В идеологию должны верить, только тогда она становится идеологией в полном смысле слова, и только тогда она может овладеть умами масс, которые скоре верят искренним идеологам, чем завравшимся конъюнктурщикам. Образование идеологии происходит иначе. Интеллигент, который по природе своей выполняет роль «социального барометра», улавливает чутким сознанием изменения в ценностной структуре общества, порожденные изменениями в его реальном, общественном бытии и преобразует их в статьи, концепции, романы, песни. Причем, связь между идеологией и общественным бытием, с точки зрения марксизма, диалектична, взаимна, уже созданная идеология оказывает влияние на соответствующую группу, участвующую в материальном производстве, укрепляя ее, расширяя ее реальное влияние и т. д³¹.

Итак, мы осознаем, что многие из романтиков советского поколения 60-х и из романтиков перестройки были бы шокированы, если бы им сказали, что в своих «критических» выступлениях они объективно выражают интересы криминальных, теневых дельцов, барыг и спекулянтов и в своих песнях, стихах, романах и статьях объективно формулируют идеологию, которая теоретически, эстетически и экзистенциально обосновывает мировоззрение и мирочувствование теневика-спекулянта. Интеллигент-романтик при этом с возмущением воскликнул бы: «это невозможно! Где связь между благородными и возвышенными песенками Окуджавы о комиссарах в пыльных шлемах и низким, корыстным спекулянтом, из-под полы продающим втридорога кофе? Мы, шестидесятники, ненавидим мещан не меньше, чем „левые“!» Но искомая связь все же есть, хотя она, повторим, неоднозначная и диалектичная, и если бы этой связи не было, тогда многие из тех, кто в 60-х распевали о комиссарах в пыльных шлемах не становились бы вполне безболезненно, без душевной ломки в 80-х аферистами-теневиками и кооператорами и в 90-х — банкирами и олигархами. Эта связь состоит в идее индивидуализма. Только в случае песни Окуджавы — это индивидуализм, идеологически прикрытый революционной романтикой, а в случае спекулянта — возведенный в жизненный принцип и принявший конкретное экономическое выражение. Обратим внимание, что героизация Революции у Окуджавы имеет существенные отличия от официальной ее героизации в песнях эпохи самой Гражданской войны. Так, у Окуджавы:

Я все равно паду на той,
На той единственной Гражданской,
И комиссары в пыльных шлемах
Склонятся тихо надо мной

А в раннесоветской, революционной песне

Мы — красные кавалеристы и про нас
Былиники речистые ведут рассказ

Эта центральная роль «Я» у Окуджавы в принципе невозможна в дискурсе реальной гражданской войны, и это «Я» хорошо объясняет: почему «комиссары в пыльных шлемах» «той единственной Гражданской» в сознании некоторых поклонников Окуджавы легко превратились в братков в смокингах и кроссовках «той единственной Приватизации». Хотя мы, конечно, согласны с тем, что сам Окуджава и многие другие его поклонники могли не питать теплых чувств к этим барыгам и браткам.

Эта сложность, диалектичность связи между идеологией и ее реальной социальной базой прекрасно понималась Карлом Марксом, чего не скажешь о некоторых его нынешних сторонниках. Маркс писал: «Не следует думать, что все представители демократии — лавочники или поклонники лавочников. По своему образованию и индивидуальному положению они могут быть далеки от них, как небо от земли. Представителями мелкого буржуа их делает то обстоятельство, что их мысль не в состоянии преступить тех границ, которых не преступает жизнь мелких буржуа, и потому теоретически они приходят к тем же самым задачам и решениям, к которым мелкого буржуа приводит его материальный интерес»³².

6. Постсоветское общественное бытие и перспективы развития капитализма в России

В эпоху перестройки и либеральных реформ 90- х годов эта идеология псевдолиберализма стала постепенно теснить советский официальный марксизм, а затем и почти полностью заменила его в общественном сознании, став официальной идеологией РФ (невзирая на декларацию об отсутствии государственной идеологии в РФ, таковая есть и имя ей — псевдолиберализм; чтобы убедиться в этом, достаточно послушать выступления первых лиц государства, пестрящие терминами «либеральные ценности», «цивилизованные страны», «законы рынка», «частная инициатива» и т.д.). Причем, по сравнению с советскими временами эта идеология не претерпела существенных изменений. Разве что чуть подновили фразеологию — теперь вместо «капитализм» чаще говорят «либеральное, открытое общество», вместо «капиталист» — «предприниматель», вместо «социализм» — «тоталитаризм» (но понимание данных феноменов, безусловно, сохранилось прежнее), да добавили идеологическое оправдание проведенной приватизации, оказавшейся весьма болезненной для общества и государства. В итоге идеологическая картинка либералов теперь выглядит так.

К 1985 году советский социализм открыто обнаружил свою несостоятельность. Попытки реформировать его, не отказываясь от политической системы социализма и примата государственной экономики, ни к чему не привели. Революция 1991 года и шоковый переход к капитализму был неизбежен. Реформы 90-х годов были сопряжены со значительным падением уровня жизни народонаселения России, с сильным ударом по промышленному потенциалу и государству России, но они были необходимы. Альтернативы у нашей страны не было — или шоковая капитализация или системный кризис и гражданская война. Правовой «беспредел» при приватизации тоже был объективно оправдан; Запад тоже знал свою эпоху первоначального накопления капитала, и сам Маркс показал в «Капитале», что этот процесс всегда сопряжен с грабежами, мошенничеством и жесточайшей бесчеловечной эксплуатацией народа, а также значительным расслоением общества. В любом случае главная заслуга реформ в том, что в России созданы ростки нормальной, частнособственнической экономики и демократии западного типа. Рано или поздно Россия, преодолев этот начальный этап капитализма, войдет, подобно Западу в гавань цивилизованного, постиндустриального общества.

Отсутствие существенных изменений в сфере идеологии (обратим внимание, сохранились все прежние тезисы псевдолиберализма — и о инициативном предпринимателе и пассивном госрабочем, и о безальтернативности исторического процесса и о необходимости ослабить государства) указывает, с точки зрения марксистского метода, на отсутствии таковых и в реальном общественном бытии. И, действительно, обратившись к нему, мы видим, что никакого вожделенного «нормального рынка», грезящегося идеологам либерализма, в 90-е годы в России создано не было. Так называемые «либеральные реформы» в экономике свелись к легализации и расширению черного рынка и вообще второй, теневой экономики советского образца. Экономист Ю. Латов интерпретирует это так: "наивные советские либералы видели в советской теневой экономике только сектор №3 (черный рынок спекулянтов и цеховиков — Р.В.), а потому полагали, что достаточно освободить людей от жестких административных запретов и ограничений, стесняющих хозяйственную гибкость (избавить его от давления сектора №1 (командной, плановой госэкономики — Р.В.)), как Россия немедленно заживет «полной чашей». На самом же деле власть перешла в руки агентов сектора №4 («административного рынка» — коррумпированного чиновничества, торгующего должностями и привилегиями — Р.В.) — его действительно избавили от контроля со стороны сектора №1. В результате мы наблюдаем имитацию рыночного хозяйства при реальном сохранении основ командной экономики — но уже не централизованной (по типу обществ азиатского способа производства), а децентрализованной (по типу феодальных обществ). У советского «общества светлого будущего» оказалась длинная тень: легальная командная экономика исчезла, но ее теневой двойник, как в сказке Г. Х. Андерсона, пережил своего «хозяина»³³. Мы оставляем на совести автора его ерничество по поводу советского общества, но по сути с ним можно согласиться. Приватизация, которая замысливалась как рывок в частнособственническую экономику, объективно обернулась легализацией теневой советской экономики. Мы подчеркиваем, что это был процесс объективный, не сильно зависящий от нравственных качеств личностей, проводивших приватизацию. На месте «плохого» Чубайса мог оказаться «хороший Явлинский», капитализма западного типа все равно бы не получилось, потому что базой капитализации было советское общество, в котором принципиально возможна лишь одна форма рыночного хозяйства — криминальный и полукриминальный рынок. Легко заметить, что реальный, а не показушный механизм приватизации соответствовал советской схеме мошеннического выведения дефицитного товара из сферы госэкономики и вброса его на черный рынок. Точно также как в 70-е снабженец советского завода списывал «бракованные» (а на деле вполне исправные) холодильники или пылесосы, и затем их перепродавали знакомым теневым спекулянтам, и в 90-е чиновник, занимавшийся приватизацией, за мзду занижал стоимость предприятия, выставленного на продажу, с тем, чтобы оно досталось полукриминальным «бизнесменам», связанным с чиновником личными или клановыми связями. Передача предприятия в «частную собственность» в ходе приватизации 90-х, как правило, вовсе не означала инвестиций в него и начала его новой жизни. Напротив, зачастую хорошо работающие предприятия перед приватизацией подвергали искусственному банкротству, дабы дешевле продать. В лучшем случае после приватизации предприятие работало с мощностью, на порядок меньшей первоначальной, в худшем, оно просто растаскивалось и распродавалось. Деятели черного рынка по сути своей не могут быть созидателями, им нужна быстрая прибыль любой ценой.

Итак, мы получаем следующую модель: теневая экономика и госэкономика в обществе советского типа связаны между собой диалектической, обоюдной связью. Уменьшение госсектора означает лишь увеличение сектора теневой экономики и наоборот. Главная ошибка наших либерал-реформаторов здесь состояла в том, что они, не поняв реальной структуры советского общества и советской экономики, стали разрушать госсектор (и продолжают это делать по сей день — возьмем, к примеру, грядущую реформу ЖКХ), тогда как теневая экономика советского типа (ныне именуемая молодым российским капитализмом) может существовать лишь за счет паразитирования на госэкономике. Исчезновение госсектора неизбежно приведет и к исчезновению капитализма советского и постсоветского типа, и, таким образом, любых экономических отношений, то есть приведет к полному краху общества. Современные российские либералы с их заклинаниями о неэффективности госэкономики похожу на Ходжу Насретдина, который пилил сук, на котором сидел сам. Беда лишь в том, что тотальная приватизация угробит не только самих «новых капиталистов», но и все российское общество.

Строго говоря, с точки зрения предпринятого анализа выходит, что в сущности мы сейчас живем не в некоей качественно новой, постсоветской эпохе истории России, отнюдь, мы переживаем этап саморазрушения советской цивилизации. В способе материального производства со времен позднего СССР не произошло принципиальных перемен, лишь официальная (государственная) и нелегальная (спекулятивно-криминальная) экономики поменялись местами и статусами. Точно также и сфере идеологии коммунистические идеи загнаны в подполье³⁴, а либеральные идейки, которые звучали на диссидентских кухнях и в передачах «голоса Америки», теперь озвучиваются с трибун главных залов страны, где некогда проходили съезды КПСС и практически теми же людьми, которые там клялись в верности учению Маркса и Ленина.

Перед политической элитой сегодняшней Россией, как видим, стоит небольшой выбор: либо она осознает неуничтожимую советскую природу современного российского общества и, таким образом, перестанет заниматься саморазрушением государства и общества, либо она будет продолжать считать нынешнюю Россию неким постсоветским образованием, мифическим «новым российским капитализмом», исходя из этого будет продолжать бороться с «пережитками советского прошлого», и, повторяя ошибку диссидентов, целясь в коммунизм, на деле уничтожать Россию.

7. Заключение

Мы здесь применяли лишь марксистский метод, поэтому полученная картина есть не исчерпывающая картина нашего общества, а лишь один его ракурс, указывающий на связь между материальным производством и духовной сферой. Другой ракурс дает, например, метод исторического идеализма, который указывает на обратную связь — идей на материальное производство. Также как песенки Окуджавы и Галича, трактаты Сахарова и Боннэр были лишь отражением индивидуалистических настроений, рожденных новым социальным слоем — дельцами-спекулянтами, подпольными цеховиками, коррумпированными снабженцами, так и настроения индивидуализма, которые сеял антисоветский самиздат и полуподпольные барды способствовали разрушению традиционного общинного советского уклада и расширению слоя спекулянтов и коррупционеров.

Наконец, цивилизационный подход позволяет объяснить возникновение именно такого рода социализма на базе российской цивилизации, упорное отторжение ею либеральных идей западного типа, геополитическое поражение СССР, которое не сможет объяснить исторический материализм, так как он по определению, не учитывает этнических и геополитических факторов.

Соединение всех этих методов — задача отдельной, большой работы, а мы позволим себе на этом завершить наш опыт методологического применения марксизма.

¹См. работы Г. А. Зюганов «География Победы», А. Г. Дугин «Основы геополитики», С.Г. Кара-Мурза «Манипуляция сознанием»

²см. статью А. С. Панарина "О Державнике-Отце и либеральных носителях «эдипова комлекса».

³К. Маркс, Ф. Энгельс "Немецкая идеология//К. Маркс Социология, М., 2000, с. 336–337 

⁴хотя, на наш взгляд, и сами они не всегда оставались на заданной ими высоте методологического понимания марксизма

⁵см. об этом в работе С.Г. Кара-Мурзы "Истмат и проблема «Восток-Запад»

⁶мы не будем ссылаться на сами источники советского марксизма-ленинизма и индуцировать оттуда общую картину, к счастью, эту работу уже выполнил С.Г. Кара-Мурза в книге "Истмат и проблема «Восток-Запад» (глава «Истмат и новая легитимизация капитализма»), мы ниже будем пользоваться его наработками.

⁷Правда, среди антисоветских марксистов распространены утверждения, что советский строй был государственным капитализмом, то есть в качестве некоего «коллективного капиталиста» выступало-де само советское государство. Однако это утверждение строится на элементарной логической путанице. Во-первых, частная собственность по определению есть собственность на средства производства, принадлежащая частному лицу, государство таковым не является. Во-вторых, все своеобразие советского строя было в том, что общество и государство тут сливались воедино, и те, кто на Западе являлся членами гражданского общества, противостоящими государству — рабочие, крестьяне, журналисты, профсоюзные деятели, в СССР были лишь служащими государства (а значит, государство не могло эксплуатировать рабочих на манер коллективного капиталиста, не может же оно эксплуатировать само себя!).

⁸А. Зиновьев Русская трагедия (гибель утопии), М., 2003, с.с. 143, об этатизме советского общества см. также С.Г. Кара-Мурза «Советская цивилизация», А. Тарасов «Социализм и суперэтатизм».

⁹А. Зиновьев Русская трагедия (гибель утопии), М., 2003, с.с. 143 

¹⁰ там же

¹¹см. об этом в работе К. Маркса «Экономически-философские рукописи 1844 года»

¹²очевидна, например, связь между плановым характером советского производства и идеократическим характером советского государства

¹³ Это двуличие и конформизм стремление «усидеть между двумя стульями», угодить «и нашим и вашим», кстати, наложило тяжелый отпечаток на сознание советского интеллигента и сыграло роковую роль в новейшей истории нашей страны. Презирая коммунизм, советский интеллигент и вообще представитель среднего и высшего слоя (чиновник, журналист и т.д.) оставался до последнего членом Компартии и даже успешно делал в ней карьеру. Отрекся он от коммунистических взглядов и публично сжег партбилет только когда наступил момент, когда это можно было сделать без риска не только для жизни и свободы, но и для вульгарного мещанского благополучия (яркий пример тут — режиссер Марк Захаров). Именно поэтому в ответственные для страны моменты (например, в 90- годы) российский интеллигент и не смог проявить должной политической воли, политической смелости, политического здравомыслия — так во власти остались приспособленцы, трусы и хапуги, которым, прямо говоря, было глубоко наплевать на судьбы Родины.

¹⁴ Более того, как показал 1991-й и 1993-й (государственный запрет Компартии и расстрел Верховного Совета и его активных сторонников), новые идеологи, подобно старым, оказались способными поставить вне закона и даже пролить кровь тех, кто с ними не согласен. Строго говоря, после этого они потеряли моральное право осуждать Ленина и Сталина и ВЧК-ГПУ-КГБ и тем самым подорвали моральные основы своей идеологии. Возражение, что в Октябре 93-го погибло гораздо меньше людей, чем в сталинские репрессии, и морально и логически несостоятельно: во-первых, реформаторы еще и правят страной всего 12 лет, где гарантия, что 93-й не будет иметь продолжения, тот же Сталин ведь тоже не сразу начал террор, и во-вторых, не сами ли реформаторы в «розовые» годы перестройки внушали народу, что количество жертв роли не играет, неизбывная трагедия — даже слезинка одного ребенка.

¹⁵ о том, что прикрываясь знаменем патриотизма Шафаревич, Соженицын и Ко объективно выступили на стороне врагов России в цивилизационной войне между Россией и Западом (холодная война 1946–1991) очень выразительно написано у С.Г. Кара-Мурзы во 2 томе «Советской цивилизации»(часть 3 «Антисоветский проект»)

¹⁶ с этой работой Сахарова можно ознакомиться в Итернете на официальном сайте Российской демократической партии «Яблоко»

¹⁷обзоры основных положений этой идеологии можно найти в работе С.Г. Кара-Мурзы "Истмат и проблема «Восток-Запад», глава «Истмат и новая легитимизация капитализма», в его же книге «Советская цивилизация», Т. 2, Часть 3 «Антисоветский проект»; что же касается первоисточников, то здесь можно обратиться, например, к работам Е. Т. Гайдара, Б. Немцова, А. Чубайса и др. современных либералов.

¹⁸С.Г. Кара-Мурза в «Манипуляции сознанием» писал, что гораздо легче сменить «белое» на «черное», но сохранить догматическое видение мира, чем разрушить догму.

¹⁹об этом см. в работе Е. Т. Гайдара «Государство и эволюция», где используется своеобразная «вывернутая наоборот» концепция евразийства, соглашаясь с мыслью евразийцев о том, что монгольское иго пробудило в русских «вкус» к строительству Империи, и что в условиях враждебности Запада Россия могла выжить только при наличии сильного государства, Гайдар дает этому факту противоположную, резко отрицательную оценку

²⁰показательная позиция одного из идеологов псевдолиберализма С. Ковалева, который во время пресловутого «суда над КПСС» заявлял, что абсолютно вся деятельность КПСС являлась преступной.

²¹см. об этом нашу работу «Антисоветская советская интеллигенция»

²²см. об этом у С.Г. Кара-Мурзы "Истмат и проблема «Восток-Запад», глава «Истмат и новая легитимизация капитализма», а также нашу работу «Генеалогия современного российского либерализма или Егор Гайдар как вульгарный марксист»

²³обзор исследований советской теневой экономики, в частности исследований диссидентских (Л. Тимофеев, С. Кордонский) смотрите в статье Ю. Латова «Длинные тени общества „светлого будущего“: Два опыта интерпретации»//Вопросы экономики, №8, 2000 г.

²⁴см. Ю. Латов Указ. Соч.

²⁵ см. Ю. Латов Указ. Соч.

²⁶см об этом у С.Г. Кара-Мурзы в работе «Советская цивилизация»

²⁷цит. По Ю. Латов Указ. Соч.

²⁸цит по Ю. Латов Указ. Соч.

²⁹А. Олейник «Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти»М., 2001, с. 281 

³⁰о восприятии советскими людьми своего здоровья как государственной собственности, о котором должно заботиться государство, см. у Кара-Мурзы в «Советской цивилизации»

³¹см. об этом в «Письмах об историческом материализме» Ф. Энегельса

³²цит. По Л. А. Берест «Мутантный марксизм (теретический фельетон)»//Марксизм и современность №1–2 2003 

³³Ю. Латов Указ. Соч.

³⁴утеря коммунистическими идеями статуса официоза открыла возможность для их конструктивной критики и творческой разработки. Итогом стал, например, многообещающий синтез марксистского учения и цивилизационного подхода в трудах идеологов современной КПРФ и красной оппозиции (Г. А. Зюганов, Ю. Белов, С. Г. Кара-Мурза и др.).