Аристотель «Поэтика»: Что вызывает сострадание и страх: события (1453a12)

Ἀνάγκη ἄρα τὸν καλῶς ἔχοντα μῦθον ἁπλοῦν εἶναι μᾶλλον ἢ διπλοῦν, ὥσπερ τινές φασι, καὶ μεταβάλλειν οὐκ εἰς εὐτυχίαν ἐκ δυστυχίας ἀλλὰ τοὐναντίον [15] ἐξ εὐτυχίας εἰς δυστυχίαν μὴ διὰ μοχθηρίαν ἀλλὰ δι᾽ ἁμαρτίαν μεγάλην ἢ οἵου εἴρηται ἢ βελτίονος μᾶλλον ἢ χείρονος. Σημεῖον δὲ καὶ τὸ γιγνόμενον· πρῶτον μὲν γὰρ οἱ ποιηταὶ τοὺς τυχόντας μύθους ἀπηρίθμουν, νῦν δὲ περὶ ὀλίγας οἰκίας αἱ κάλλισται τραγῳδίαι συντίθενται, οἷον [20] περὶ Ἀλκμέωνα καὶ Οἰδίπουν καὶ Ὀρέστην καὶ Μελέαγρον καὶ Θυέστην καὶ Τήλεφον καὶ ὅσοις ἄλλοις συμβέβηκεν ἢ παθεῖν δεινὰ ἢ ποιῆσαι. Ἡ μὲν οὖν κατὰ τὴν τέχνην καλλίστη τραγῳδία ἐκ ταύτης τῆς συστάσεώς ἐστι. Διὸ καὶ οἱ Εὐριπίδῃ ἐγκαλοῦντες τὸ αὐτὸ ἁμαρτάνουσιν ὅτι τοῦτο [25] δρᾷ ἐν ταῖς τραγῳδίαις καὶ αἱ πολλαὶ αὐτοῦ εἰς δυστυχίαν τελευτῶσιν. Τοῦτο γάρ ἐστιν ὥσπερ εἴρηται ὀρθόν· σημεῖον δὲ μέγιστον· ἐπὶ γὰρ τῶν σκηνῶν καὶ τῶν ἀγώνων τραγικώταται αἱ τοιαῦται φαίνονται, ἂν κατορθωθῶσιν, καὶ ὁ Εὐριπίδης, εἰ καὶ τὰ ἄλλα μὴ εὖ οἰκονομεῖ, ἀλλὰ τραγι [30] κώτατός γε τῶν ποιητῶν φαίνεται. Δευτέρα δ᾽ ἡ πρώτη λεγομένη ὑπὸ τινῶν ἐστιν σύστασις, ἡ διπλῆν τε τὴν σύστασιν ἔχουσα καθάπερ ἡ Ὀδύσσεια καὶ τελευτῶσα ἐξ ἐναντίας τοῖς βελτίοσι καὶ χείροσιν. Δοκεῖ δὲ εἶναι πρώτη διὰ τὴν τῶν θεάτρων ἀσθένειαν· ἀκολουθοῦσι γὰρ οἱ ποιηταὶ κατ᾽ [35] εὐχὴν ποιοῦντες τοῖς θεαταῖς. Ἔστιν δὲ οὐχ αὕτη ἀπὸ τραγῳδίας ἡδονὴ ἀλλὰ μᾶλλον τῆς κωμῳδίας οἰκεία· ἐκεῖ γὰρ οἳ ἂν ἔχθιστοι ὦσιν ἐν τῷ μύθῳ, οἷον Ὀρέστης καὶ Αἴγισθος, φίλοι γενόμενοι ἐπὶ τελευτῆς ἐξέρχονται, καὶ ἀποθνῄσκει οὐδεὶς ὑπ᾽ οὐδενός.

Перевод М. Гаспарова

<б) события.> [а12] Итак, необходимо, чтобы хорошо составленное сказание было скорее простым, чем (как утверждают некоторые) двойным и чтобы перемена в нем происходила не от несчастья к счастью, а наоборот, от счастья к несчастью, и не из-за порочности, а из-за большой ошибки <человека> такого, как сказано, а <если не такого, то> скорее лучшего, чем худшего. [а17] Доказательства тому очевидны: ведь раньше поэты перебирали первые попавшиеся сказания, теперь же лучшие трагедии держатся в кругу немногочисленных родов — например, об Алкмеоне, Эдипе, Оресте, Мелеагре, Фиесте, Телефе и других, кому довелось претерпеть или совершить ужасное.

[a22] Итак, с точки зрения искусства лучшая трагедия — это <трагедия> именно такого склада. Поэтому ошибаются те, кто винит Еврипида за то, что он так делает в своих трагедиях, и многие трагедии имеют у него худой конец. [a26] Это, как сказано, правильно; а лучшее тому доказательство — в том, что на сценах и в состязаниях именно такие трагедии кажутся трагичнейшими, если правильно выполнены, и Еврипид кажется трагичнейшим из поэтов, даже если в остальном у него не все ладно. [a30] А на втором месте находится тот склад <трагедии>, который иные считают первым: двойной склад, как в «Одиссее», и с противоположным исходом для хороших и для дурных. [a33] Первою такая трагедия кажется лишь по слабодушию зрителей, — ведь поэты <часто> следуют за зрителями и поступают им в угоду. [a35] <В действительности же> удовольствие такого рода свойственно не трагедии, а скорее комедии: ведь это там даже злейшие враги по сказанию, как Орест и Эгисф, уходят под конец <со сцены> друзьями, и никто ни от кого не умирает.

Перевод В. Аппельрота

Необходимо, чтобы хорошо составленная фабула была скорее простой, чем двойной, как говорят некоторые, и чтобы судьба изменялась в ней не из несчастья в счастье, а наоборот — из счастья в несчастье, не вследствие порочности, но вследствие большой ошибки лица, подобного только что списанному, или скорее лучшего, чем худшего. Это подтверждается и историей: прежде поэты отделывали один за другим первые попавшиеся мифы, ныне же лучшие трагедии слагаются в кругу немногих родов, например вокруг Алкмеона, Эдипа, Ореста, Мелеагра, Фиеста, Телефа и всех других, которым пришлось или перенести, или совершить ужасное.

Итак, лучшая, согласно законам искусства, трагедия есть трагедия такого именно состава. Поэтому ошибаются порицающие Еврипида за то, что он делает это в своих трагедиях и что многие из них кончаются несчастьем: это, как сказано, правильно. Лучшее доказательство тому: на сценах и состязаниях самыми трагическими оказываются именно такие трагедии, если только они хорошо поставлены, и Еврипид, если даже в прочем и не хорошо распоряжается [своим материалом], оказывается все- таки трагичнейшим из поэтов.

А второй род трагедии, называемый некоторыми первым, есть тот, который имеет двойной состав, подобно «Одиссее», и оканчивается противоположно для лучших и худших людей. Кажется же она первой по слабости театральной публики: ведь поэты приноравливаются к зрителям, поступая им в угоду. Но удовольствие, [получаемое] при этом, присуще не трагедии, а скорее комедии; тут, действительно, те, которые по фабуле были злейшими врагами, как Орест и Эгисф, под конец оказываются друзьями и ни один не умирает от руки другого.

Перевод Н. Новосадского

Поэтому требуется, чтобы хорошая фабула была скорее простой, а не «двойной», как некоторые говорят, и представляла переход не от несчастья к счастью, а наоборот, от счастья к несчастью, — переход не вследствие преступности, а вследствие большой ошибки или такого человека, как мы сказали, или скорее лучшего, чем худшего. Доказательством этому служит то, что происходит в жизни. Сначала поэты переходили от одной случайной фабулы к другой, а теперь самые лучшие трагедии изображают судьбу немногих родов, например, Алкмэона, Эдипа, Ореста, Мелеагра, Фиеста, Телефа и других, кому пришлось или потерпеть, или совершить страшные преступления.

Таков состав лучшей трагедии согласно требованиям нашей теории. Поэтому допускают ту же ошибку и те, кто упрекает Еврипида за то, что он делает это в своих трагедиях и что многие его трагедии оканчиваются несчастьем. Но это, как сказано, правильно. И вот важнейшее доказательство: на сцене, во время состязаний, такие произведения оказываются самыми трагичными, если они правильно разыграны. И Еврипид, если даже в других отношениях он не хорошо распределяет свой материал, все-таки является наиболее трагичным поэтом.

Второй вид трагедии, называемый некоторыми первым, имеет двойной состав событий, так же как «Одиссея», и в конце ее судьба хороших и дурных людей противоположна. Этот вид считается первым по слабости публики, так как поэты подчиняются в своих произведениях вкусам зрителей. Однако так вызывать удовольствие чуждо трагедии, это более свойственно комедии. Там герои, хотя бы они были злейшими врагами по мифу, как, например, Орест и Эгист, в конце уходят со сцены друзьями, и никто никого не убивает.

Translated by W.H. Fyfe

The successful plot must then have a single and not, as some say, a double issue; and the change must be not to good fortune from bad but, on the contrary, from good to bad fortune, and it must not be due to villainy but to some great flaw in such a man as we have described, or of one who is better rather than worse. This can be seen also in actual practice. For at first poets accepted any plots, but to-day the best tragedies are written about a few families — [20] Alcmaeon for instance and Oedipus and Orestes and Meleager and Thyestes and Telephus and all the others whom it befell to suffer or inflict terrible disasters.

Judged then by the theory of the art, the best tragedy is of this construction. Those critics are therefore wrong who charge Euripides with doing this in his tragedies, and say that many of his end in misfortune. That is, as we have shown, correct. And there is very good evidence of this, for on the stage and in competitions such plays appear the most tragic of all, if they are successful, and even if Euripides is in other respects a bad manager, yet he is certainly the most tragic of the poets.

Next in order comes the structure which some put first, that which has a double issue, like the Odyssey, and ends in opposite ways for the good characters and the bad. It is the sentimentality of the audience which makes this seem the best form; for the poets follow the wish of the spectators. But this is not the true tragic pleasure but rather characteristic of comedy, where those who are bitter enemies in the story, Orestes and Aegisthus, for instance, go off at the end, having made friends, and nobody kills anybody.

Translated by S.H. Butcher

A well-constructed plot should, therefore, be single in its issue, rather than double as some maintain. The change of fortune should be not from bad to good, but, reversely, from good to bad. It should come about as the result not of vice, but of some great error or frailty, in a character either such as we have described, or better rather than worse. The practice of the stage bears out our view. At first the poets recounted any legend that came in their way. Now, the best tragedies are founded on the story of a few houses — on the fortunes of Alcmaeon, Oedipus, Orestes, Meleager, Thyestes, Telephus, and those others who have done or suffered something terrible. A tragedy, then, to be perfect according to the rules of art should be of this construction. Hence they are in error who censure Euripides just because he follows this principle in his plays, many of which end unhappily. It is, as we have said, the right ending. The best proof is that on the stage and in dramatic competition, such plays, if well worked out, are the most tragic in effect; and Euripides, faulty though he may be in the general management of his subject, yet is felt to be the most tragic of the poets.

In the second rank comes the kind of tragedy which some place first. Like the Odyssey, it has a double thread of plot, and also an opposite catastrophe for the good and for the bad. It is accounted the best because of the weakness of the spectators; for the poet is guided in what he writes by the wishes of his audience. The pleasure, however, thence derived is not the true tragic pleasure. It is proper rather to Comedy, where those who, in the piece, are the deadliest enemies — like Orestes and Aegisthus — quit the stage as friends at the close, and no one slays or is slain.

Translated by I. Bywater

The perfect Plot, accordingly, must have a single, and not (as some tell us) a double issue; the change in the hero’s fortunes must be not from misery to happiness, but on the contrary from happiness to misery; and the cause of it must lie not in any depravity, but in some great error on his part; the man himself being either such as we have described, or better, not worse, than that. Fact also confirms our theory. Though the poets began by accepting any tragic story that came to hand, in these days the finest tragedies are always on the story of some few houses, on that of Alemeon, Oedipus, Orestes, Meleager, Thyestes, Telephus, or any others that may have been involved, as either agents or sufferers, in some deed of horror. The theoretically best tragedy, then, has a Plot of this description. The critics, therefore, are wrong who blame Euripides for taking this line in his tragedies, and giving many of them an unhappy ending. It is, as we have said, the right line to take. The best proof is this: on the stage, and in the public performances, such plays, properly worked out, are seen to be the most truly tragic; and Euripides, even if hi.e.ecution be faulty i.e.ery other point, is seen to be nevertheless the most tragic certainly of the dramatists. After this comes the construction of Plot which some rank first, one with a double story (like the Odyssey) and an opposite issue for the good and the bad personages. It is ranked as first only through the weakness of the audiences; the poets merely follow their public, writing as its wishes dictate. But the pleasure here is not that of Tragedy. It belongs rather to Comedy, where the bitterest enemies in the piece (e.g. Orestes and Aegisthus) walk off good friends at the end, with no slaying of any one by any one.

Traduction Ch. Emile Ruelle

IV. Il faut donc que la fable, pour être bien composée, soit simple et non pas double, ainsi que le prétendent quelques-uns; et qu’elle passe non pas du malheur au bonheur, mais, au contraire, du bonheur au malheur; et cela non pas à cause de la perversité, mais par suite de la grave erreur d’un personnage tel que nous l’avons décrit, ou d’un meilleur plutôt que d’un pire.

V. Voici un fait qui le prouve. A l’origine, les poètes racontaient n’importe quelles fables; mais, aujourd’hui, les meilleures tragédies roulent sur des sujets empruntes à l’histoire d’un petit nombre de familles, comme, par exemple, sur Alcméon, Oedipe, Oreste, Méléagre, Thyeste, Télèphe et tous autres personnages qui ont fait ou éprouvé des choses terribles.

VI. Tel sera donc le mode de constitution de la tragédie la meilleure, selon les règles de l’art. Aussi est-ce un tort (54) que de critiquer Euripide sur ce qu’il procède ainsi dans ses tragédies et de ce que beaucoup d’entre elles ont un dénouement malheureux. Cela, comme on l’a dit, est correct, et la meilleure preuve, c’est que, dans les concours et à la scène, ces sortes de pièces sont celles que l’on trouve les plus tragiques quand elles sont bien menées. Euripide, si, à d’autres égards, l’économie de ses pièces laisse à désirer, est au moins le plus tragique des poètes.

VII. La seconde espèce, mise au premier rang par quelques-uns, est celle qui a une constitution double, comme l’Odyssée, et qui présente une fin opposée et pour les bons et pour les méchants.

VIII. Elle paraît occuper le premier rang, à cause de la faiblesse d’esprit des spectateurs; car les poètes s’abandonnent, dans leurs créations, au goût et au désir de leurs spectateurs.

IX. Du reste, ce n’est pas là l’intérêt que l’on puise dans la tragédie; c’est plutôt celui qui appartient à la comédie. Là, en effet, des personnages donnés par la fable comme les plus grands ennemis, tels qu’Oreste et Égisthe, en arrivent à être amis sur la fin de la pièce, et personne ne donne ni ne reçoit la mort.

Перевод Абу-Бисра, не позднее 940 г.

Die arabische Uebersetzung der Poetik des Aristoteles